"Владимир Рыбаков. Тавро " - читать интересную книгу автора

спрятался в конце коридора, за углом, там, где дверь вела в подвал. Быстро
обследовав ходы-выходы, он убедился, что на улицу вела только парадная. "Как
говорят милиционеры в Союзе: к нам войти - ворота широки, а вот выйти -
узки". В течение долгого времени Мальцев изучал расположение электрической
кнопки, открывающей спасительную дверь. Затем выключил мысли.
Синев размашисто вошел в подъезд, к его боку устало прижималась
девушка. Синев прошел мимо почтовых ящиков, хмыкнул, попытался открыть свой
ящик, выругался:
- Б... Какие-то сволочи погнули дверцу! - Повозился. Проворчал
девице: - Чего вылупилась? Иди, иди, нечего тебе тут делать. Пшла!
Мальцев ждал. Когда услышал захлопывающуюся дверь, стал бочком
подбираться к Синеву - тот старался руками отогнуть дверцу. На стене холодно
горела лампочка. Мальцев, держа дыхание, чувствуя в себе спокойный мороз,
ударил по ней палкой. Вместе со звоном и темнотой крутнулось тело Синева.
Рука Мальцева повисла - ожог от ножа пронзил ее, испугал, заставил Мальцева
отпрыгнуть, но он мгновенно сумел обрести над собой контроль. Дыхание не
вырвалось из груди. Он продолжал ждать. Из темноты пришел победный хрип.
"Почувствовал, зверь, кровь на ноже". Мальцев изо всех сил ударил на хрип
тяжелой палкой, изменив по пути траекторию так, чтобы зверя не смог спасти
предупредительный свист оружия. Синев упал; вместе с ним, крикнув от боли в
ребрах, упал Мальцев. Где-то раздался шум, хлопнули двери. Вскочив на ноги,
Мальцев споткнулся о тело, саданул его палкой несколько раз - удары были,
как о матрац, нашел вслепую (с первого тыканья) нужную кнопку, вышел на
улицу, прижал к груди палку, низко нагнул голову и пошел медленно, куда
глаза глядят. От страха он больше часа заставлял себя не торопиться. Вокруг
было пусто, сонно. Из его руки лениво сочилась красная жизнь, больные ребра
напоминали о себе толчками. Губы Мальцева зашевелились. Если б у асфальта
были уши, он услышал бы тягуче-жалобное: "Мама". Мальцев не заметил этого
своего слова, не понял движения своих губ, не разобрал глубины безнадежности
в себе.
Посидев в милом скверике, он перевязал руку платком. Успокоился.
Подумал о Синеве: "Гад. Контра. Настоящий урка. Небось, килограммами свою
гадость детям продавал". Мальцев осветил конец палки зажигалкой. Он был в
крови. Хватило пучка травы. "Лучше, чтобы он, а не я лежал в больнице - или
в морге. Что это со мной? Будто за мной вина какая! Запад-Запад, он, не
иначе, как он, заставляет нюни распускать. Синев избил Таню, а по закону
следовало, видите ли, чтобы он избил или убил меня и чтобы я потом искал
доказательства. Дудки! Иногда нарушить закон безопаснее, чем ему
подчиниться. Кто-кто, а мы, советские, это знаем. Синев - не знал, что я
знаю. Тем хуже для него. Да и вообще ему со мной не везет".
Это была последняя мысль Мальцева о Синеве. И он сразу вспомнил о
Бриджит. "Может, еще ждет? Господи, есть Ты или нет Тебя, - сделай, чтоб
ждала! Я устал, истощен. Мне хочется покоя. Для этого приехал в эту страну.
Она меня встретила свободой, да я никак не могу стать свободным человеком.
Все борюсь с собой. Я устал. Пусть Бриджит будет для меня наименьшим злом и
пусть свобода оставит меня на месяц в покое. Дай!"
Провидение послало ему такси, в нем он вспомнил о любовнике Тани и
рассмеялся, спокойно, даже нежно, как о грустноватом прошлом.
На чердаке Промысл оставил ему спящую Бриджит. Может, и много нужно
человеку для счастья - но в эту ночь Мальцев во всяком случае его обрел