"Владимир Рыбаков. Тавро " - читать интересную книгу автора

с философиями - они уже знали, к чему шла мысль тысячелетия. Один паренек -
он потом стал парторгом на одном крупном заводе - прямо сказал Мальцеву за
кружкой ерша:
- Слушай, Свят, скажу я тебе истину истинную: марксизм, хошь не хошь,
является легитимацией нашей говенной власти - и с этим ничего не поделаешь.
Мальцев же был горд тем, что учение не сумело его победить. Он боролся
с ним, искал как мог и где мог слабые его места, ночи напролет пытался
доказать, что классовой борьбы не существует, что сами классы - фикция.
Подобные мысли казались порой дикими ему самому. Идти против Маркса!
Спрашивать себя, не сумасшедший ли он, не казалось Мальцеву нелепостью. И он
невольно уважал великое учение: за силу, за неизбежность.
То, что сказал этот не живой и не мертвый социалист смутило Мальцева.
Выходит... не было неизбежности.
Мальцев был серьезен. Как человек, который по привычке знает, что за
особое им не произнесенное слово его могут лишить свободы на много лет...
если оно будет произнесено.
Теперь поздно. Теперь это все - лишнее знание. Он может орать,
надрывать глотку. И его не арестуют, не посадят, не будут допытываться -
откуда? как? Хуже. Его не будут слушать.
Счастливая Франция. Чтоб ей...
В тот день Мальцев долго бродил по узким вихляющим коридорам города.
Глядел по сторонам, прислушивался к себе. За одной маленькой площадью
следовала другая - совсем другая. Город словно размышлял век за веком этими
площадями.
Мальцев куда-то торопился, слушал нетерпеливо свою жизнь, а она ему
отвечала усталостью, стукающей изнутри в ребра. "Хватит! Надо передохнуть.
Не то, друг, рехнешься". Да, да. Нервы расползались волокнами. "На работу,
на работу. И надеть шоры. Нагруженный сном валиться на кровать. Эх!"
Проходя мимо дома Гизов, Святослав Мальцев с нежностью погладил
шероховатую высоченную стену.
Через несколько часов он наткнулся на главпочтамт, машинально зашел,
подошел к окошку до востребования. Ему дали письмо. Не из Союза от друзей,
как подсказывала глупая надежда, а из Парижа в Париж.
"Мой старик мне рассказал о тебе. Давай познакомимся. Каждую субботу мы
с друзьями собираемся у старика. Адрес ты знаешь. Жду. Пока. Приходи после
восьми.
Бриджит".
Мальцев сразу вспомнил сенатора Булона, старика, влюбленного во все еще
юную для него мадам-товарищ Мальцеву. Бриджит. "А что, в сущности, эта
девчонка вполне могла быть дочерью моей матери, - со смешинкой подумал
Мальцев. - Надо будет познакомиться. Ей повезло, что мадам-товарищ Мальцева
была коммунисткой... и мне тоже".
Мальцев в мягкой задумчивости стал искать путь к улице Тани - бездумие
рисовалось ему счастьем.
Ночью, положив щеку на ее крепкую руку, он подбирал нужные слова.
Таня молчала, погрузившись в несчастье. Мальцеву она стала чужой, он не
любил ее. Она знала это с первой ночи, но согласилась узнать только теперь.
Почему он? В сущности, Таня считала себя русской ради забавы, но только
изредка отдавала себе в этом отчет. То, что она захотела ребенка от этого
советского парня, было неестественным - она знала, что он не женится на ней.