"Вячеслав Рыбаков. На чужом пиру, с непреоборимой свободой ("Очаг на башне" #3)" - читать интересную книгу автора

я тогда не думал. Но это тоже была судьба. Третья производная. Дальше уже
пошла прямая. Прицеливание кончилось, начался выстрел.
А в тот вечер, когда мама с традиционной, даже ритуальной стыдливостью
спряталась от нас на кухне покурить, и мы вдвоем остались созерцать скачущих
сквозь напалмовое пламя мордобойцев, я сказал только: па, а ведь мне много
дано, оказывается. Верю, ответил он. Значит, сказал я, и спрошено будет
много. Тогда, серьезно ответил он, тебе надо срочно становиться мастером
одиночного плавания. Потому что, как правило, люди вполне удовлетворяются,
если им много дано, и о второй стороне этой карусели предпочитают не
думать - значит, коль скоро ты об этом задумался, ты уже оказался в
изоляции. Я переспросил: одиночного, ты уверен?
Он помолчал, и я почувствовал, что он, поняв меня несколько превратно и
решив, что я намекаю в первую очередь на него самого, остро переживает свое
не вполне для меня вразумительное бессилие. Я не смогу помогать тебе так,
как хотел бы, сказал он честно. Надорвался в свое время, прости. А тут ещё
телевизор, газеты, разговоры кругом - и от всего, что видишь и слышишь, сам
все виноватей и виноватей. Как будто всех убитых я убил, всех ограбленных я
ограбил, все утраченное я расточил... Странный был разговор.
Я его понимал едва-едва, да почти и не понимал. И он меня почти не
понимал. Но какой-то энергией, каким-то единством мы заряжали друг друга.
Противников с возможностями, превышающими обычные человеческие, у тебя не
будет, сказал он, помолчав. Хотя бы это могу тебе гарантировать. Тут уж я
совсем опешил. А он добавил будто нехотя, на самом же деле просто стесняясь
хвастаться: в свое время мне удалось... и дальше опять замолчал. И,
помолчав, лишь повторил: учись рассчитывать только на себя. Но я хлестко
ощутил в нем отголосок некой чудовищной, и, что самое поразительное - совсем
недавней, битвы... мамин ужас мелькнул, тревога, что меня нет. Странно, в
маме я этого совсем не чувствовал. Я еuдва не спросил его, но сдержался.
Таких вопросов отцу не задают. И другие миры там мелькнули. Которых, как я
всегда считал, быть не может.
Хорошо рассчитывать только на себя, подумал я, если тупо уверен, что
твоя правота - самая правая, а твоя совесть - самая чистая.... Единственно
правая и единственно чистая. Но если нет такой уверенности? Если и к чужой
правоте, и к соседской совести относишься с уважением и доверием?
Хорошо, когда уверен, что выше тебя нет никого. Никого, кто глядел бы
не СВЫСОКА, а именно С ВЫСОТЫ, сверху, точно зная, что происходит в каждый
данный момент в иных, невидимых тебе, но туго сплетенных с твоими жилах и
кап?иллярах невообразимо огромного организма жизни...
Ну что ж, сказал я и улыбнулся, делая вид, что понял и принял его слова
как юмор. Хотя, сказать по совести, был совсем не уверен, что это юмор или
даже просто какое-то иносказание, метафора. Сверхчеловеческих противников не
будет - редкий случай. Обычно они кишмя кишат. Будем считать, мне здорово
повезло, что у меня такой заботливый родитель. Тогда плыви, сказал он. И я
поплыл.

1. Последний осмысленный разговор с Сошниковым

- Знаете, я сильно подозреваю, что в шестидесятых и семидесятых годах
архитекторы планировали размеры кухонь, руководствуясь исключительно
какой-нибудь, например, закрытой директивой КГБ пресечь кухонные