"Вячеслав Рыбаков. Домоседы" - читать интересную книгу автора

лет попадая из детства в эту рубку?.. И что думали о нас? Почему не стали
нас презирать?
Они будут ненавидеть Шону, которая раньше или позже станет им домом,
и любить Землю, как любят сказочных голубых принцесс...
А что будем любить и ненавидеть мы?
Сын поднял меня, как перышко; поставил на ноги. Кажется, он был
испуган.
- Отец, что ты...
Хорошо, что нас не видят, вдруг пришло мне в голову; с запозданием я
увидел себя со стороны - пародия на Рембрандта, возвращение блудного
отца...
Тонкий, прерывистый звук раздался откуда-то слева, прервав мои
самоуничижения. Сын сказал: "Прости" - и подбежал к одному из пультов. Не
садясь, положил руки на контакты, прикрыл глаза - видимо, считывал
какой-то сигнал. Это длилось секунд пять, потом он открыл глаза, перекинул
несколько рычажков, наклонился к затихшему пульту, заговорил - будто на
неизвестном мне языке. Беззвучно вспыхнул целый ряд дисплеев. Мне
захотелось исчезнуть. Сын опять прикрыл глаза, опять был с кем-то на
контакте.
Минуты две спустя, услышав его приближающиеся шаги, я повернулся к
нему снова. Краем глаза я успел увидеть на большом экране стремительно
ускользающий к планете смутный силуэт.
- Прости, - повторил сын. - Опять биошквал, - у него был виноватый
голос. - В Аркадии теперь несладко, нужен был срочный контрпосев...
- Мне пора домой, - ответил я.
Он долго заглядывал мне в глаза больным, несчастным взглядом.
- Пойми. Вид, который прекращает расширять ареал обитания,
вырождается, - проговорил он так, словно это все объясняло и оправдывало.
- Попросту гибнет.
- Я знаю, - ответил я и кивнул, потому что это действительно все
объясняло и оправдывало. - Если бы все были такими домоседами, как мы, - я
показал вниз, - неандертальцев давным-давно переели бы саблезубые тигры. Я
другого не понимаю. Как это я решился тогда?
- Ты молодец, - искренне сказал он и застенчиво, неловко тронул меня
за плечо. - Я очень счастлив, что... - горло у него вдруг захлопнулось, он
сердито мотнул головой. - Вы только не беспокойтесь там. В субботу я уже
опять прилечу. В общем-то, самое трудное мы уже сделали.
А я подумал: жизнь так устроена, что самое трудное всегда еще только
предстоит сделать. Но я не стал говорить этого сыну - он понимал это не
хуже меня. Наверное, даже лучше.
...С моря веял теплый широкий ветер; песок был мягким и шелковистым,
и, уткнувшись в него лицом, я лежал очень долго.
У гравилета мы обнялись - не как отец и сын, но как двое мужчин,
соединенных наконец общей целью, общим делом, общим смыслом, - а потом
гравилет стал медленно погружаться в небо, я махал ему обеими руками,
Венера льдисто пылала в зареве заката, и розовеющий гравилет пропал, встал
на свое место в сумеречном ангаре - тогда я упал без сил на прохладный
шелковистый песок и лежал очень долго.
А потом я шел домой и улыбаясь говорил: "Добрый вечер", а мне
улыбаясь отвечали: "Добрый вечер", а я думал: и он захотел лететь, и она