"Б.А.Рыбаков. О преодолении самообмана (По поводу книги Л.Н.Гумилева "Поиски вымышленного царства")" - читать интересную книгу автора

2. Как можно сопоставлять в обратном порядке разные разделы летописи и
"Слова", повествующие о разных событиях, и удивляться их противоречивости?
Не нужно патетически восклицать-"Кому верить?", а следует внимательно читать
тот текст, о котором пишется. И в летописи и в "Слове" одинаково говорится о
туге и напастях, о тоске и печали после разгрома Игоря и наезда Гзака на
Посемье. И в "Слове" и в летописи выражается радость по поводу освобождения
Игоря из плена: "Страны ради, грады весели"; "и обрадовашася ему (Игорю)" "и
рад бысть ему Святослав, также и Рюрик сват его" [6]. А Л.Н. Гумилев стал
сопоставлять запись летописца о майском походе Гзака на Посемье с описанием
возвращения Игоря из плена в более позднее время, когда Гзак уже вернулся из
похода, и удивился несходству выхваченных им из контекста и перепутанных
отрывков. Удивиться есть чему.

3. Как можно всерьез говорить о "примирении" Игоря с богородицей?
Летописная повесть о походе 1185 г. рисует Игоря предельно религиозным, до
слащавости благочестивым; он даже из плена бежит, надев на себя святыни. По
каким косвенным данным (при полном отсутствии прямых) можно говорить о его
"ссоре" с богородицей, потребовавшей далекой поездки (хотя богородичные
церкви были в каждом городе) и примирения с ней? И разве выдуманному
примирению, а не избавлению князя от плена радовалась Русская земля?

Подводя итог, мы видим, что попытка переноса "Слова о полку Игореве" в
середину XIII в. не оправдана и абсолютно ничем не доказана; мнимое
несоответствие призывов автора "Слова" исторической действительности 1185 г.
основано на чудовищном искажении летописей, а стремление Л.Н.Гумилева во что
бы то ни стало объявить автора "Слова" врагом центральноазиатских несториан
вызывает просто недоумение и тоже базируется на недобросовестной подтасовке
исторических источников. Чтение русского раздела книги Л.Н.Гумилева вполне
можно назвать путешествием в вымышленное царство.

Завершив свой сумбурный экскурс в чуждый для него древнерусский мир,
Л.Н.Гумилев, преодолевая скромность, пишет: "У читателя может возникнуть
вопрос: а почему почти за два века напряженного изучения памятника никто не
наткнулся на предложенную здесь мысль, которая и теперь многим филологам
представляется парадоксальным домыслом? Неужели автор этой книги ученее и
способнее блестящей плеяды славистов? Да нет! Дело не в личных способностях,
а в подходе" (стр. 345). Кроме сказанного выше, нечего добавить к этой
оценке, которую Л.Н. Гумилев дал самому себе, своему методу "озарений" и
написанию книг "без затраты усилий".

Вызывает серьезные опасения появление непродуманной концепции, не
опирающейся ни на русские, ни на восточные источники. Нельзя так походя, без
доказательств, без разбора, без данных для пересмотра отбрасывать
существующие в нашей советской науке взгляды на историю русско-половецких и
русско-татарских отношений в XI-ХIII веках. Тринадцатая глава книги
Л.Н.Гумилева может принести только вред доверчивому читателю; это не
"преодоление самообмана", а попытка обмануть всех тех, кто не имеет
возможности углубиться в проверку фактической основы "озарений"
Л.Н.Гумилева.