"Эльдар Рязанов. Заэкранье" - читать интересную книгу автора

Там, на даче, которую он, кажется, снимал у кого-то, мы прочитали ему наш
oпyc. Александр Бек одобрил наш сценарий и, в частности, этот эпизод.
Окрыленные, мы вернулись в Москву и отдали наш первый в жизни сценарий на
машинку, а потом сдали, как и положено, в деканат.
И вот наступил день, конец сессии, когда должны были быть оглашены
оценки по режиссуре. Надо сказать, что нашего мастера - Г. М. Козинцева -на
экзамене не было; то ли он снимал картину, то ли еще чем-то был занят, так
что он в этой истории не участвовал. Короче, экзамен принимали: завкафедрой
режиссуры, режиссер Лев Владимирович Кулешов и ассистентка Козинцева по
преподаванию режиссуры актриса Александра Сергеевна Хохлова, жена Кулешова.
И вот Кулешов зачитывает отметки... Ростоцкий, Азаров, Катанян, Левин,
Дорман, Фомина, Дербышева... Все сокурсники названы, все получили оценки -
кто лучше, кто хуже.
Не оглашены только две фамилии - Сафарова и моя... Мы в недоумении: что
случилось? Кулешов и Хохлова разбирают работы товарищей, а о нас ни слова,
как будто нас не существует. Мы с Сафаровым переглядываемся, понимая, что
произошло нечто нехорошее. Но что? Мы знали - у нас пристойная работа, уж на
тройку-то она вполне тянет. В томительном ожидании проходит час... Наконец
добираются до нас.
Конечно, невозможно больше чем через сорок лет вспомнить прямую речь,
но смысл кулешовских слов навечно врезался в память.
- К сожалению, мы не можем аттестовать работу Рязанова и
Сафарова,-говорил в прошлом прогрессивный, левый, а потом многократно битый
Лев Владимирович Кулешов. В те годы это был затюканный властью человек. Он
уже не снимал картин, и должность во ВГИКе была его единственным средством к
существованию.- В этом сценарии допущена грубейшая идеологическая ошибка.
Гражданская позиция, взгляды Рязанова и Сафарова внушают нам большую
тревогу. Они в своей экранизации столкнули два гуманизма - советский и
общечеловеческий, они противопоставили два мировоззрения. Известно, что
советский гуманизм - более высокая форма, нежели гуманизм общечеловеческий.
Оплошность студентов (назовем это так, мы не считаем, что они поступили
сознательно) настолько серьезна, что мы возвращаем им их сценарий для
переделок, для коренной переработки. Если же они будут упорствовать, боюсь,
что придется поставить им двойки. Мы могли бы сразу же выставить
неудовлетворительную отметку, но мы хотим дать возможность молодым людям
одуматься, исправиться..."
Итак, все наши однокашники успешно перешли на второй курс. Все, кроме
нас. Если мы упремся, нам влепят двойку, и тогда прощай ВГИК! Мы с Сафаровым
впервые в жизни встали перед подобной дилеммой. Потом она возникала перед
нами практически в каждой картине.
Если быть откровенным, мы впервые услышали, что существует два
гуманизма. До этого мы даже не подозревали об этом. И, честно говоря, мы
совершенно не хотели их противопоставлять и тем более сталкивать. Мы не
понимали, чем мы провинились, чего от нас хотят. Мы перечитывали эпизод, он
нам очень нравился. Вот если бы после реминисценций Момыш-Улы разжалобился и
не расстрелял бы дезертира, мы, может, и поняли бы упрек, но "шить нам дело"
из-за рассказанного выше эпизода казалось несправедливым. И Александр Бек
одобрил, а ведь он же автор повести. Что делать? Эта наша выдумка была,
несомненно, украшением короткометражного сценария. Потом, в будущем, я
заметил, что острие так называемых редакторских замечаний всегда направлено