"Эльдар Рязанов. Заэкранье" - читать интересную книгу автора

играл, а жил, был предельно натурален. Суть человека сливалась с образом.
Евтушенко был утвержден единогласно. Режиссеры, писатели, редакторы горячо
одобрили кандидатуру поэта.
Казалось, что в съемочной группе все было хорошо. Мы вовсю готовились к
съемкам. Работы велись полным ходом. Партнеры Евтушенко в фильме были
утверждены. У Л. Савельевой получилась хорошая проба на роль Роксаны. А.
Ширвиндт собирался исполнить роль графа де Гиша. Е. Киндинов должен был
играть счастливого соперника Сирано Кристиана де Невильета. А В. Гафт
намеревался выступить в роли капитана гвардейцев-гасконцев.
Места для натурных съемок мы выбрали в Таллинне и Львове. Красочные
эскизы декораций были нарисованы талантливым Николаем Двигубским и
спланированы архитектурно. Вовсю шились костюмы семнадцатого века - картина
предстояла дорогостоящая. Обувщики тачали сапоги с ботфортами на всю
гвардейскую рать. В механическом цехе изготовлялись секиры, алебарды,
аркебузы, пушки, мортиры, приобретались старинные пистолеты. Состоялась
договоренность, что часть конных войск после съемок "Ватерлоо" в Мукачеве
будет переброшена во Львов, куда приедет в экспедицию наша группа.
Композитор Андрей Петров уже написал марш на слова "Дорогу
гвардейцам-гасконцам"... В гримерном цехе выполняли сложный заказ нашего
съемочного коллектива-делали нос Сирано. Евтушенко не вылезал из конного
манежа, где учился верховой езде, приступил к занятиям по фехтованию и
зубрил роль наизусть. Мы на всех парах приближались к съемкам. Шел июль 1969
года. И вдруг!..
Это "вдруг" оказалось враждебным и зловещим. Меня вызвал к себе
генеральный директор "Мосфильма" В. Н. Сурин.
- Вот телефонограмма от В. Е. Баскакова (тогдашний заместитель министра
кинематографии),- и Сурин зачитал документ: "Работа над фильмом "Сирано де
Бержерак" с Евтушенко в главной роли невозможна. В случае замены исполнителя
главной роли на любого другого актера производство можно продолжать. Если же
режиссер будет упорствовать в своем желании снимать Евтушенко, фильм будет
закрыт. Прошу дать ответ через двадцать четыре часа".
То, что при исполнении роли французского опального поэта советским
опальным поэтом может получиться лента, которая будет не столько о Франции
давних времен, сколько о современной России, что получится картина о
взаимоотношениях власти с писателями, было понято руководством кинокомитета
сразу же. И именно то, что привлекало меня в постановке, напугало чиновников
от кино.
У меня было такое ощущение, будто меня ударили кувалдой по голове. Это
свалилось неожиданно, я совсем не был подготовлен к такому. Деловитость
требования потрясала. Все-таки можно было, наверное, предварительно
поговорить со мной, ознакомиться с моей позицией, выслушать мои аргументы, в
конце концов, посмотреть снятую кинопробу. Но это, как видно, никого не
интересовало. Крамола должна была быть подавлена в зародыше жестко и
безапелляционно. Категоричность телефонограммы напоминала мне ультиматум, с
которым обращаются к коменданту вражеской крепости, требуя сдачи, иначе
будет штурм и город отдадут на разграбление. Сходство с этим усугублялось
тем, что на раздумье мне давалось двадцать четыре часа.
Жесткость, за которой стояло сознание могучей силы, хладнокровие,
бездушность, бесчеловечность потрясли меня. Двадцать четыре часа, данных на
размышление, я провел как в скверном кошмаре. Я советовался с друзьями,