"Анатолий Рясов. Прелюдия: Homo innatus " - читать интересную книгу автора

тяжелого душевного потрясения, из отрешенной тоски, и она начинает
противостоять духу серьезного, который с древних времен правит миром.
Импульс игры - носитель освобождения. Игра не связана с выгодой, она не
заключает в себе принуждения, не вмещается в пределы рациональности, она вне
разума, она не целесообразна. Детству неведомо желание наживы. Игра - это
бунт против приказов спектакля, и потому она всегда сопряжена с опасностью.
Это способ уничтожения повседневности. Вдохновение стремится охватить все
жизненное пространство, одновременно являясь поиском этого пространства. В
игре переживания и эмоции стремятся обрести подлинность. Омертвелые
предметы, поставленные в неожиданные обстоятельства игры, наделенные новым
языком, могут выявить в этом мистическом преображении свою вторую жизнь,
серьезное становится несерьезным и наоборот. Участвующий в игре видит все
предметы иначе, чем те, кто остается за ее пределами. Когда он,
прищурившись, смотрит на них сквозь свои пальцы, эти серо-желтые декорации
начинают сверкать как калейдоскоп. Игра дарит блаженное ощущение свободы.
Освобождаясь от повседневных функций, предметы сказочным образом оживают и
превращаются в метафоры (и сам язык игры защищает их от лжепонимания). Ведь
любая вещь - это вовсе не то, чем она кажется. Игра исцеляет предметы,
сдувает с них пыль спектакля. Игра всегда связана с загадочным и пугающим
риском, ведь это тяга к тайному и запретному - тому, что выходит за пределы
повседневного мира. Исключительное значение в игре приобретает фантазия.
Фантазия полностью свободна от власти принципа реальности. Простые слова
наделяются новым смыслом. Привычные понятия обнаруживают новые оттенки, не
существующие для других - тех, кто не посвящен в игру. Здесь впервые
рождается пластика духа - мускул жеста, он появляется как продолжение крика,
как движение, указующее на него. Рисунок становится символом крика, а
слово - его знаком. Крик всегда незримо присутствует в игре, которой
приходится искать новые формы его воплощения. Впрочем, формально крик не
запрещен. Просто он никогда не будет адекватно воспринят окружающими.
Спектакль вообще мало что запрещает: все построено таким образом, что никому
не придет в голову совершить что-либо непривычное. Спектакль не станет
бороться с тем, кто не мешает, кто не представляет опасности. Но игру
спектакль, разумеется, стремится уничтожить или, по крайней мере,
максимально ее локализовать, интегрировать ее, он делает все, чтобы
превратить игру в подражание или, хуже того, - в состязание. Понятия выигрыш
и проигрышне имеют никакого отношения к игре, они были искусственно внедрены
в язык с целью ее уничтожить. Спектакль переворачивает все с ног на голову,
чтобы подлинное расценивалось как притворство. Повседневность ужасно боится
проблесков живого, повседневность страшится подлинного, и поэтому она
разработала множество ловушек, множество псевдотайн. И только упрямый
следопыт способен разгадать их и продолжить поиск подлинного среди манекенов
и декораций.
В детстве она очень любила, лежа на кровати, вытягивать ноги вверх -
вдоль стены и разглядывать деревянный потолок - глазки сучков, царапинки и
пятнышки. Между старыми досками прятались кусочки пакли, соринки и паутина.
Иногда пауки выползали наружу, и прямо так - вверх ногами ползали по
потолку. Она побаивалась пауков, но не настолько, чтобы отказаться
разглядывать потолок. В сетчатом переплетении деревянных трещин она
обнаруживала чьи-то лица, фигуры, какие-то странные строения и ландшафты.
Точно так же она любила рассматривать звездное небо, наблюдать как огненные