"Илья Рясной. Большая стрелка" - читать интересную книгу автора

простреленного легкого вырвался только хрип. На губах выступила кровавая
пена.
- Ники... - все-таки выдавил он еле слышно. И замолчал, слабо дыша.
Ему что-то очень надо было сказать. И это что-то еще держало его на земле.
- Вика... У нее...
Он замолк. Теперь уже бесповоротно.
Гурьянов положил аккуратно голову убитого на асфальт. Подошел к
задней дверце.
Пули "калаша" без труда дырявят борта машины. И их смертельные укусы
настигают беззащитных, открытых для них жертв.
- Лена, - Гурьянов судорожно вздохнул. Жена Кости Лена и его дочь
Оксана тоже были здесь. На каждую пришлось не меньше пяти пуль.
Гурьянов сжал кулак, ударил по капоту "Сааба-9000", оставив на нем
вмятину, и прислонился лбом к крыше автомобиля. Он ничего не мог поделать
- из его глаз покатились слезы. Этого не видел раньше никто - плачущий
человек-камень, полковник Никита Гурьянов.
Впрочем, когда взвыла сирена и во двор лихо завернул милицейский
"Форд" с надписью "Патруль города", полковник полностью взял себя в руки.
- Вы кто потерпевшим? Сосед? - деловито осведомился старший лейтенант
милиции.
- Брат, - сказал Гурьянов.
"У меня был брат", - подумал он. И это слово "был" подвело жирную
черту, отделило его от близких людей. Теперь их нет на этой земле. Они -
были...

***

Художник обмакнул перо во флакон с красной тушью и сделал несколько
завершающих штрихов - отблески в глазах существа, материализовавшегося на
ватманском листе. И прицокнул языком, с удовольствием оценивая свое
творение.
Пожалуй, больше всего в жизни он любил этот сладостный момент, когда
тушь ложится на ватманский лист и из белизны бумаги и тьмы туши
вырисовывается образ, который неясной тенью закован в таинственных
пространствах сознания и рвется на свободу. А вырвавшись, начинает жить
собственной жизнью.
- Отлично, - похвалил себя Художник. - Кое-что можем. - Он подул на
лист, чтобы тушь застывала быстрее, поставил лист на стол.
Любимая его тема - вервольф. Лицо с точеными правильными чертами, в
котором начинают проявляться черты зверя. Остальное нетрудно дорисовать в
воображении. Вот сейчас зубы обнажатся, станут острыми как бритвы. Вот
изменятся глаза, и то, что раньше глубоко дремало в них - настороженность
и хищность зверя, - станет их сущностью. Вот покроет кожу жесткая шерсть.
И уже волк готов к броску. Его зубы вопьются в шею жертвы, и волчий
длинный язык слизнет горячую вкусную кровь...
Рисунок действительно получился. Он шел из потаенных глубин души. Он
был из тех самых рисунков, которые Художник предпочитал не показывать
никому. Существовало дурацкое предубеждение - казалось, что зритель,
праздно пялящийся на сокровенные картины, крадет частичку существа того,
кто вызвал образ, забирает над ним какую-то власть. Звучало глупо, но