"Гелий Рябов. Мертвые мухи зла " - читать интересную книгу автора

на все! Задача: внимательно присмотреться. Двери, окна, забор, доски,
посты, митральезы1, провода электричества и телефона. Определить слабые
места, и план, план, понял? Чтобы он у тебя вызрел в лучшем виде!
Присмотрись к семейству. Пообщайся с ними и с их слуготней. Кто знает... А
может, кто из этой челяди и родит надобное нам? Мы ведь только по заданию,
и, значит, несколько равнодушны. А им - жизнь терять, они где-то на уровне
последней кишки не могут не чувствовать. Давай...
- Я так понимаю, что Юровский, Голощекин и прочие, кто заряжен на
ихнюю смерть, - не должны догадаться о наших намерениях?
Кудляков расцвел.
- Я в тебе не ошибся! Подметки рвешь? Сделай так, чтобы жизнь и работа
в ДОНе шли, как и принято между нами, партейцами, садом-ладом. Мы члены
одной партии, и вера у нас общая, значит. "Ве-есь мир насилья мы
разроем..." - запел негромко, со слезой, и Ильюхин истово подхватил:
- "... до основанья, а затем - мы наш, мы новый мир построим..."
Они не видели Юровского и Лукоянова, те только что вышли из дверей
"Американской" и стояли в ожидании - то ли автомобиля, то ли кого-то из
сотрудников. И вдруг Ильюхин услышал, как вещие слова подхватили и
начальники, и шофера, и даже извозчики.
- "...кто был ничем - тот станет всем!"
Кто-то верил в эти слова, кто-то их боялся, но все равно произносил, и
подумал Ильюхин, что не по-земному чистое и светлое наступает и овладевает
душами и сердцами, но вот овладеет ли...
В этом он почему-то засомневался.
А "Интернационал" плыл-разливался по улице, проникая во дворы и окна,
поднимаясь над крышами домов и свидетельствуя городским обывателям
непреложное равенство всех и вся пред правом на жизнь и счастье, только
вот...
Только вот Юровский и Голощекин - они же инородцы? Разве согласится
русский человек с тем, что песенка эта уравнивает с исконными и коренными -
пришлых и случайных? Получится ли?
Ох как сильно недоумевал об этом чекист Ильюхин...

К дому Ипатьева, он же ДОН, шел в приподнятом настроении. Мысли ползли
лениво и переплетались причудливо. То припев главной рабочей песни звучал,
то вдруг вторгался голос Юровского и что-то проникновенно объяснял о
бесчисленных и кровавых романовских преступлениях. Странно, но ужасы эти
никак не возбуждали Ильюхина, и он даже удивлялся своему равнодушию.
"Ладно, - думал, - вот сейчас мы на них посмотрим, а тогда и решим..." Что
он собирался "решать" - спроси его сейчас об этом - да хоть кто - не
ответил бы. Так, словечко, и все.
Между тем позади остался Главный проспект, обозначилась в глубине
справа колокольня собора, слева же, постепенно приближаясь, возник косогор
с деревом, а за ним, просветленно, ДОН. Странное прибавление к пейзажу
привлекло внимание: был здесь третьего дня, и ничего - дом как дом. Теперь
же вдоль фасада и сбоку возник забор из неструганых досок огромной высоты:
он скрывал все окна. Плотники, чем-то перепуганные, торопливо собирали
инструмент и исчезали. "Едут", - догадался Ильюхин и ускорил шаг.
Он подошел к особняку в тот момент, когда два открытых автомобиля
медленно повернули с проспекта направо и остановились у ворот в заборе.