"Жан-Жак Руссо. Юлия, или Новая Элоиза" - читать интересную книгу автора

такую же нежную дружбу; исчезла бы страсть, но все благородные чувства,
вскормленные в молодости вместе с любовью, заполнили бы зияющую пустоту;
среди здешнего счастливого народа и по его примеру мы выполняли бы долг
человеколюбия, души наши слились бы для благого дела, и мы почили бы,
насладившись жизнью".
Пришла почта. Кончаю и бегу за вашим письмом. Только бы выдержало
сердце до этого мгновенья. Увы! Сейчас я был так счастлив в мечтах. Счастье
улетает вместе с ними. Что же хулит мне действительность?


ПИСЬМО XXIV

К Юлии

Отвечаю немедля на ту часть вашего письма, где вы упоминаете об
оплате, - слава богу, мне не было нужды долго размышлять. Вот, Юлия, что я
думаю по этому поводу.
В том, что называется честью, я различаю честь, подсказанную
общественным мнением, и честь, порожденную уважением к самому себе. Первая
состоит из пустых предрассудков, еще более зыбких, чем морская волна; вторая
зиждется на бессмертных началах нравственности. Светская честь может быть
выгодной для положения в обществе, но она отнюдь не проникает в душу и не
оказывает никакого влияния на истинное счастье. Подлинная честь, напротив,
составляет сущность счастья, ибо только в ней обретаешь неиссякаемое чувство
самоудовлетворения, а ведь только оно одно может сделать счастливым существо
мыслящее. Применим же, Юлия, эти принципы к затронутому вами вопросу, и мы
его легко разрешим.
Предположим, я выдаю себя за философа и подобно безумцу из басни за
деньги наставляю людей в мудрости; в глазах света - это низкое занятие, и,
готов признаться, в нем есть что-то нелепое. Однако ж человек должен как-то
добывать себе пропитание, и так как проще всего добывать его собственным
трудом, то отнесем презрение к труду в разряд опаснейших предрассудков. Не
будем столь глупы и не станем жертвовать счастьем из-за неразумного мнения.
Вы не станете меньше уважать меня, а я не буду более достоин жалости, если
стану зарабатывать на жизнь при помощи дарований, которые развивал в себе.
Но при этом, милая Юлия, нам следует взвесить и иные обстоятельства.
Оставим заботы о внешнем и заглянем внутрь себя. Кем же в действительности я
буду в глазах вашего отца, получая от него плату за уроки, продавая ему
часть своего времени, то есть часть самого себя? Наемником, слугою на
жалованье, чем-то вроде лакея, порукой же для его доверия и для сохранности
его достояния будет моя показная верность - такая же, как у самого
последнего из его слуг.
Но что для отца дороже единственной дочери, даже будь она иной, чем Юлия?
Как поступит человек, который будет продавать отцу свои услуги? Заставит
замолчать свои чувства? Ах, да ты сама знаешь, возможно ли это! Или же он,
отдавшись без оглядки сердечному влечению, нанесет самый страшный Удар тому,
кому обязался верно служить. В таком случае учитель - лишь вероломный
негодяй, попирающий священные права17, предатель, обольститель, втершийся в
дом; законы по справедливости приговаривают ему подобных к смертной казни.
Надеюсь, что та, кому я пишу, поймет меня: не смерти я страшусь, а