"Эрик Фрэнк Рассел. Звездный страж (Авторский сборник) (fb2)" - читать интересную книгу автора (Рассел Эрик Фрэнк)

1

Государственный научно-исследовательский центр, самое средоточие интеллектуальных усилий страны, размещался в огромном угрюмом здании, мрачноватом даже по стандартам двадцатого столетия. В сравнении с ним Форт-Нокс и Алькатраз, Бастилия и Кремль должны были смотреться бревенчатыми фортами времен покорения Дикого Запада. Но все же и это грандиозное сооружение не было неприступным. Враждебные глаза неусыпно наблюдали за ним, подмечая самые мелкие детали, враждебные умы тщательно анализировали все огрызки информации. И в итоге даже столь закрытое и засекреченное учреждение могло оказаться менее безопасным, чем изъеденная молью палатка пионера-первопроходца.

Фасад здания возвышался на сорок футов над землей и еще на тридцать футов уходил под землю. Его толщина составляла восемь футов, а сложен он был из гранитных блоков, покрытых снаружи гладким как шелк полированным алюминием. На этой глади не нашлось бы и выбоинки, за которую могла зацепиться нога паука. Под основанием стены, на глубине тридцати шести футов, располагалась многократно дублированная сенсорная система, рассчитанная на обнаружение и пресечение любых попыток подкопа, кто бы их ни производил — человек или крот. Те, кто проектировал и строил эту стену, были твердо уверены, что фанатики способны на все и что ни одна из принятых мер предосторожности не окажется излишней перестраховкой.

По всему периметру здания имелось лишь два прохода, нарушавших монолитность его стен, — маленькая узкая дверь на фасадной части, служившая для входа и выхода персонала, и большие ворота с задней стороны, через которые на грузовиках доставлялось все необходимое для работы, а также вывозилась готовая продукция и отходы. Обе бреши прикрывались тройными стальными дверьми, массивными, как ворота судоремонтного дока. Все двери открывались и закрывались автоматически, причем по очереди, и ни в коем случае не могли быть открыты одновременно. Каждая дверь охранялась своим взводом охраны. Охрана состояла из здоровенных мордоворотов — при одном взгляде на их физиономии становилось ясно, что с этими должностными лицами лучше не ссориться.

Впрочем, выйти из здания было несколько проще, чем в него войти. Для этого требовалось только иметь пропуск на выход, а единственной трудностью была длительная задержка в тамбуре перед каждой дверью, которая могла быть открыта только после того, как закроется предыдущая. Но движение в обратном направлении, то есть внутрь, представляло собой нечто невообразимое. Если сотрудник был хорошо известен охранникам, то его при входе ожидала только задержка на открытие дверей и не слишком длительные проверки пропуска, который периодически менялся. Это было обычной процедурой, но для незнакомца проверка оказывалась куда более серьезной. Какой бы важной птицей этот человек ни являлся и сколь бы авторитетные документы он ни предъявил, ему приходилось выдержать продолжительное и дотошное собеседование с первой группой охраны.

Если в ответах посетителя охранникам что-то не нравилось или они просто были не в настроении, посетитель подвергался обыску, которой в числе прочего включал в себя изучение всех естественных отверстий входящего. Любой найденный предмет, который охрана рассматривала как подозрительный, необъяснимый или просто не относящимся к теме визита, несмотря ни на какие протесты, безжалостно конфисковывался и возвращался владельцу только при выходе.

Но это был только первый этап. Второй эшелон охраны должен был обнаружить то, что не сумел найти первый. Повторный обыск мог включать в себя даже снятие зубопротезных мостов и внимательное изучение полости рта — эта тактика была введена после изобретения передающей телекамеры величиной в половину сигареты.

Третий эшелон охраны состоял из хронических скептиков. Эти охранники имели право задержать любого незнакомца и устроить ему повторную проверку по всем пунктам, относящимся к ведению первых двух постов — тем самым бросая тень на добросовестность своих коллег. К моменту появления проверяемого лица сюда уже должен был поступить полный отчет о двух произведенных обысках, и любой промах в технике проверки подвергался немедленному исправлению — даже если для этого посетителя приходилось снова полностью раздеть. Охранники третьего эшелона имели в своем распоряжении такие серьезные приборы, как рентгеновские установки, детектор лжи, ультразвуковые камеры и устройство для проверки отпечатков пальцев, — правда, целиком весь этот набор использовался довольно редко.

За неприступной сверкающей стеной скрывалась «начинка» научно-исследовательского центра. Подразделения, цеха и лаборатории были отделены друг от друга стальными дверями и суровыми охранниками, так что проход из одной части комплекса в другую был крайне затруднителен. Каждый такой отсек был обозначен своим цветом, которым были выкрашены все стены и двери. Чем дальше в спектре располагался цвет, тем выше была секретность данного подразделения и тем больший приоритет давался этому отделу. Работники подразделения с желтым цветом не могли пройти в отсек с голубым цветом. Работники «голубого» отсека могли пойти «полировать пол» (как они это называли) к своим «желтым» или «красным» коллегам, но им было строжайше запрещено совать нос за фиолетовые двери.

Но даже охранники не могли пройти через черные двери без формального приглашения с той стороны. И лишь люди «черного» сектора, президент да сам Господь Бог могли свободно ходить по всей территории Центра.

И весь этот лабиринт был покрыт густой сетью проводов, укрытых в стенах, дверях и потолках. Провода были соединены с устройствами блокировки дверей, микрофонами, телекамерами и сигнализацией тревоги. Подглядывание и подслушивание за происходящим на территории Центра находилось в ведении специалистов «черной» секции. Вновь прибывшим приходилось долго привыкать к мысли о том, что здесь нет закрытых мест и что любой работник или гость Центра постоянно находится на виду и на слуху у охраны. От ее недреманного ока и уха нельзя было укрыться даже в туалете, ибо именно это тихое место всегда являлось излюбленным убежищем шпионов всех сортов и званий.

Но в сущности все людские и финансовые ресурсы, затраченные на обеспечение наивысшей степени безопасности исследовательского комплекса, были выброшены на ветер. Во-первых, теоретически существовала масса возможностей атаковать Центр с неожиданной стороны, используя неизвестные науке методики. Все прекрасно понимали, что предусмотреть подобный вариант было в принципе невозможно из-за ограниченности научного знания. Но, к сожалению, создатели Центра упустили и более очевидные возможности…

Люди, стоящие на высших ступенях научной иерархии Центра, были блестящими специалистами — но каждый лишь в своей области. В чужих же областях они являлись полными невеждами и профанами. Главный бактериолог был в состоянии часами рассказывать о новом вирусе, но мог ответить на вопрос, сколько спутников имеет Сатурн. Главный баллистик мог быстро нарисовать сложнейшую траекторию движения для любого твердого тела, но вы вряд ли смогли бы добиться от него ответа на простейший вопрос, к какому биологическому классу относится окапи — к лошадям, оленям или жирафам? Все учреждение было битком набито специалистами самого высокого класса, но в нем не оказалось ни одного человека, способного понять и сопоставить друг с другом знаки и симптомы, которые становились все заметнее.

К примеру, никто не придавал значения тому факту, что среди сотрудников Центра цвет стал символом престижа. Да, ученые, техники и лаборанты, давно смирившиеся с постоянным подслушиванием, подсматриванием и периодическими обысками, продолжали ненавидеть цветовую систему. Но работники «желтого» отдела рассматривали себя обделенными по сравнению со служащими «голубого» отдела — хотя и те, и другие получали совершенно одинаковое жалованье. Человек, работающий за красными дверями, считал себя на голову выше, чем человек, работающий за белыми.

Женщины, которые в социологическом плане всегда были наиболее чувствительным элементом общества, раздули это еще сильнее. Женщины-служащие, как и жены сотрудников, в своих связях твердо придерживались цветового принципа. Жены работников «черного» отдела считали себя выше остальных и гордились этим, а жены работников белого отдела считали себя самым «дном» общества и были немало этим огорчены. Их нормой приветствия стали сладкая улыбка и воркующий голос, за которыми чувствовались по-кошачьи показанные когти.

Такое положение дел давно было принято всеми в качестве нормы и рассматривалось просто как заведенный порядок. Но это был далеко не просто порядок. В Центре работали не стальные роботы, а обычные человеческие существа, подверженные человеческим недостаткам и человеческим комплексам. Грамотный специалист-психолог увидел бы эти комплексы с первого взгляда, даже если бы он и не мог отличить систему навигации ракеты от системы наведения артиллерийского орудия. Именно он бы мог понять, где лежит главная слабость. Не в бетоне, граните или стали, не в механизмах или электронных устройствах, не в порядке ведения документации и не в бдительности охраны, а в неотъемлемых свойствах человеческого существа.

К сожалению, психологи в штат Центра не входили.

Отставка Хаперни вызвала больше раздражения, чем тревоги. Этот сорокадвухлетний темноволосый и склонный к полноте мужчина был специалистом по глубокому вакууму. Все, кто его знал, считали его умным, трудолюбивым и спокойным, как гипсовая статуя. Насколько было известно, Хаперни не интересовался ничем, кроме своей работы. Он был холостяком, и это тоже считалось доказательством отсутствия у него каких-либо посторонних интересов. И вот этот человек внезапно подал прошение об увольнении.

Байте, начальник отдела, и Лейдлер, начальник охраны, вызвали его для собеседования. Они сидели рядом за большим письменным столом, когда Хаперни, шаркая ногами, вошел в кабинет и, подслеповато мигая, уставился на начальство сквозь толстые стекла очков. Байте взял из стопки лист бумаги и положил его перед собой.

— Мистер Хаперни, я только что получил вот это. Ваше заявление об отставке. В чем дело?

— Я хочу уйти, — ответил Хаперни, теребя руками ремень брюк.

— Почему? Вы нашли себе лучшее место где-нибудь еще? Мы должны это знать.

Хаперни начал шаркать ногами. Вид у него был довольно несчастный.

— Нет, я не нашел еще другой работы. Да я и не искал… Пока что нет, может быть, потом…

— Тогда почему вы решили уйти? — спросил Байте.

— С меня довольно! — выпалил Хаперни, смущенно покраснев.

— Довольно? — скептически переспросил Байте. — Довольно чего?

— Этой работы.

— Давайте говорить прямо, — вздохнул Байте. — Мы вас ценим. Вы работаете здесь уже четырнадцать лет и до сих пор казались вполне довольны службой. Ваша работа расценивается как первоклассная, и никто никогда даже не пытался критиковать ее или вас лично. Если вы будете продолжать трудиться в том же духе, то сможете обеспечить себя до конца своих дней. Неужели вы действительно хотите отказаться от интересной и хорошо оплачиваемой работы?

— Да, — подтвердил Хаперни.

— И при этом не имея ничего лучшего в перспективе?

— Именно так.

Откинувшись на спинку стула, Байте уставился на ученого и задумался.

— Знаете что, — произнес он наконец. — Наверное, вам стоит показаться врачу.

— Я не хочу этого, — ответил Хаперни. — Мне это не надо, и я не буду этого делать.

— Я думаю, что врач найдет у вас истощение нервной системы в результате долгой и напряженной работы. Скорее всего, он просто порекомендует вам серьезный отдых, — настаивал Байте. — В этом случае мы предоставим вам продолжительный оплачиваемый отпуск. Отправляйтесь куда-нибудь в спокойное местечко порыбачить…

— Я не интересуюсь рыбалкой.

— Так что же вас тогда интересует? Что вы, черт возьми, собираетесь делать после того, как уйдете отсюда?

— Отправлюсь куда глаза глядят, попутешествую немного. Я хочу быть свободным и ехать, куда захочу.

На этом месте в разговор вступил нахмурившийся Лейдлер:

— Вы что, хотите выехать из страны?

— Не сразу, — ответил Хаперни.

— Их вашего персонального дела следует, что вы еще ни разу не запросили заграничного паспорта, — продолжал Лейдлер. — Я должен сразу предупредить, что вам придется ответить на много нескромных вопросов, если вы вдруг вздумаете это сделать. Вы были допущены к информации, которая может быть полезна нашему врагу, и правительство не может игнорировать данный факт.

— Вы хотите сказать, что я намереваюсь продать эту информацию! — спросил Хаперни, слегка покраснев.

— Нет, вовсе нет. По крайней мере, не при текущих обстоятельствах, — горячо заверил его Лейдлер. — На данный момент ваша репутация безупречна и никто не сомневается в вашей лояльности. Но…

— Что значит «но»?

— Любые обстоятельства могут измениться. Человек, катающийся по стране без работы и каких-либо других источников дохода, в конце концов встанет перед финансовой проблемой. После первого испытания бедностью его представления о некоторых вещах могут серьезно измениться. Вы понимаете, что я хочу этим сказать?

— Я найду какое-нибудь место, когда буду чувствовать себя в состоянии вновь заняться работой.

— Ах, так? — опять вступил в разговор Байте, ехидно подняв брови. — Интересно, кому может понадобиться специалист по глубокому вакууму?

— С моей квалификацией я могу и мыть посуду, — возразил Хаперни. — Если вы не возражаете, я предпочел бы решать свои проблемы сам, так как я этого хочу. Мы ведь живем в свободной стране, не так ли?

— Нам просто хотелось бы внести ясность в некоторые вопросы, — с угрозой в голосе произнес Лейдлер.

Байте глубоко вздохнул и возразил:

— Если парень настаивает на том, чтобы стать сумасшедшим, то нам его не остановить. Так что я принимаю его отставку и передаю его дело в штаб-квартиру. Если там решат, что вас, Хаперни, надо пристрелить еще до рассвета, то это будет уже на их совести…

Он сделал неопределенный жест рукой:

— Можете идти. Я постараюсь выполнить вашу просьбу.

Когда Хаперни вышел, Лейдлер хмыкнул:

— Ты обратил внимание, как изменилось его лицо после слов о том, что его могут пристрелить еще до рассвета? По-моему, оно было чересчур напряжено. Может быть, он действительно чего-то боится?

— Ерунда, — возразил Байте. — Я не заметил в его эмоциях ничего необычного. По-моему, он просто нервничает от неопределенности. Судя по всему, он просто поддался естественному зову природы.

— Что ты имеешь в виду?

— У меня создалось впечатление, что наш друг просто подзадержался в своем сексуальном развитии и окончательно созрел только сейчас. Но даже в сорок два года не поздно заняться тем, чем обычно люди занимаются в юности. Бьюсь об заклад, что, как только мы выпустим его отсюда, он пустится во весь галоп, как разгоряченный бык. И будет скакать так, пока не наткнется на подходящую самку. А воспользовавшись ею по прямому назначению, остынет и захочет обратно на свою работу.

— Возможно, ты и прав, — согласился Лейдлер. — Но я бы на это свои деньги не ставил. Я нутром чую, что его что-то беспокоит. Хорошо бы узнать, что именно…

— Не тот типаж, чтобы сильно волноваться из-за его переживаний, — пожал плечами Байте. — Такие люди, как правило, не приносят окружающим серьезных неприятностей. Все, что он хочет, — это поваляться с кем-нибудь на сене. А против этого у нас нет закона, не так ли?

— Иногда я думаю, что такой закон не мешало бы создать, — хмуро возразил Лейдлер. — Во всяком случае, когда высококвалифицированные специалисты внезапно впадают в лирику, это не выглядит просто началом брачного сезона. Здесь могут быть более глубокие и опасные причины. И хорошо бы нам знать о них во всех подробностях.

— И что ты предлагаешь нам делать дальше?

— За Хаперни надо установить постоянное наблюдение и продолжать его до тех пор, пока мы не убедимся, что он не принес никакого вреда и не намерен делать в будущем. Придется паре агентов из контрразведки потаскаться за ним некоторое время. Это, правда, будет стоить денег…

— Но не из твоего же кармана.

— И то верно.

— Так что же нам тогда волноваться? — резонно заметил Байте.

Новость о грядущей отставке Хаперни быстро распространилась по Центру, но обсуждалась как бы между прочим. Ричард Брансон, металлург из «зеленого» отдела, упомянул об этом своему сослуживцу Арнольду Бергу при встрече в столовой. В дальнейшем этим двум персонажам предстояло стать участниками еще более таинственных событий, но тогда ни один из них об этом еще и не подозревал.

— Арни, ты слышал, что Хаперни собрался слинять?

— Да, он сам мне это сказал несколько минут назад.

— Хм, неужели задержка с результатами по его тематике настолько выбила его из колеи? Или, может быть, ему где-то предложили еще более крупные деньги?

— Нет, — возразил Берг. — Он сказал мне, что устал от режима и хочет какое-то время пожить свободно. В нем просто проснулся цыган.

— Странно, — пробормотал Брансон. — Хаперни никогда не казался мне непоседой. Он всегда выглядел медлительным и неповоротливым, как скала.

— Да, он никогда не производил впечатление бродяги, — согласился Берг. — Но ты же знаешь, недаром говорят: чужая душа — потемки.

— Может быть, ты и прав. Я и сам иногда устаю от этих порядков — но уж, конечно, не настолько, чтобы бросать хорошую работу.

— Тебе надо содержать жену и двух наследников, — возразил Берг. — А у Хаперни никого, кроме его самого, нет. Он может делать все, что захочет. Если ему вздумается поменять профессию научного работника на карьеру уборщика мусора, я могу пожелать ему только удачи на новом поприще. Кто-то же должен убирать за нами помои, а не то мы все в них утонем. Ты об этом не думал?

— Мои мысли заняты более высокими материями, — уклончиво ответил Брансон.

— Не беспокойся, твои мысли быстро опустятся до низких вещей, если твой задний двор будет тонуть в помоях, — пообещал Берг.

Проигнорировав последнее замечание, Брансон задумчиво произнес:

— Хаперни — зануда, но не дурак. Он тугодум, но голова у него варит хорошо. Если уж он решил уйти, то к тому должны иметься очень важные причины. Но опять же, он достаточно умен для того, чтобы их не афишировать.

— Интересно, какие это причины?

— Не знаю. Я могу только догадываться. Может быть, он нашел себе работу в какой-то другой государственной конторе, но ему велели держать язык за зубами.

— Может быть. В этом нестабильном мире возможно все. В один прекрасный день я сам могу уйти отсюда и сделать себе карьеру как танцор стриптиза.

— С таким-то пузом?

— А это может добавить интерес публики, — усмехнулся Берг, с любовью похлопывая себе по животу.

— Пусть будет так. — Брансон немного помолчал, потом задумчиво произнес. — Теперь, когда я думаю об этом случае, наша контора кажется мне все более гнилым местом.

— Все, что является бременем для налогоплательщиков, должно время от времени получать серьезные толчки, — с умным видом пояснил Берг. — В какой-то момент всегда появится кто-то, кто взвоет о непроизводительных расходах.

— Я не имею в виду разговоры о новых урезаниях бюджета. Я думаю о Хаперни.

— Ну, с его уходом работа на остановится, — заверил Берг. — Просто появятся небольшие затруднения. Для того чтобы найти специалиста, надо приложить некоторые усилия и потратить определенное время. Количество высококвалифицированных специалистов не безгранично.

— Вот-вот. А как раз в последнее время, по моему мнению, неоправданные траты сил и времени происходят все чаще и чаще.

— С чего ты это взял? — опешил Берг.

— Я работаю здесь уже восемь лет. За первые шесть лет текучесть кадров находилась во вполне разумных пределах, и ее нетрудно было предсказать. Одни достигали своих шестидесяти пяти лет и уходили на пенсию, другие продолжали работать и через какое-то время умирали или заболевали. Несколько молодых специалистов загнулось от естественных причин, кто-то погиб в результате несчастного случая, некоторое количество сотрудников было переведено в другие подразделения на более неотложные работы. Ну и так далее. Как я уже говорил, все эти процессы шли в рамках нормы и были вполне предсказуемы.

— Ну и?..

— А теперь посмотрим на ситуацию, сложившуюся в последние два года. Помимо обычного числа сотрудников, ушедших в отставку, переведенных на другую работу или просто умерших от более-менее естественных причин, появились и такие, которые исчезли по несколько менее обычным причинам. Например, помнишь Маклайна и Симпсона. Они поехали в отпуск на Амазонку и буквально растворились там. Никаких следов этой парочки не найдено до сих пор.

— Да, это было полтора года тому назад, — согласился Берг. — Бьюсь об заклад, что они давно мертвы. С ними могло произойти все, что угодно, — утонули, были укушены змеями, заболели местной лихорадкой. Или их просто живьем съели дикари.

— Затем был Жакобер. Он умудрился жениться на состоятельной даме, у которой было поместье где-то в Аргентине. Вот и уехал туда помогать супруге по хозяйству. Замечу — он был способным химиком, но вряд ли мог точно сказать, из какого конца коровы раздается звук мычания.

— Ну, знать это он был не обязан. Впрочем, из-за любви или денег можно научиться и не такому. Попадись мне шанс, я бы тоже сумел.

— А Хендерсон, — продолжал перечисление Брансон, не обращая внимания на комментарии Берга. — С ним произошла та же история, что и с Хаперни. Он тоже подал в отставку. Я слышал, что потом его видели где-то на Западном побережье, он заимел там промтоварный магазин.

— А я слышал, что как только его там обнаружили, он тут же исчез опять, — заметил Берг.

— Да, ты напомнил мне о слухах. Так вот, был еще один интересный слух — о Мюллере. Его нашли застреленным. Заключение следствия было таково: смерть от несчастного случая. Но люди говорили, что это было самоубийство. А ведь у Мюллера не было абсолютно никаких причин лишать себя жизни. Да и на человека, способного небрежно обращаться с оружием, он тоже не был похож.

— Ты хочешь оказать, что его убили? — заинтересовался Берг, подняв одну бровь.

— Я хочу лишь сказать, что его смерть была весьма странной. К этому прибавь случаи с Арваньяном, который произошел пару месяцев назад. Его автомобиль упал в воду с набережной — сразу на глубину в сорок футов. Говорили, что Арваньян находился в обморочном состоянии. Ему было тридцать два года, атлетическое сложение и прекрасное здоровье. Словом, версия об обмороке не кажется мне слишком убедительной.

— А что, у тебя есть медицинская степень? — поинтересовался Берг.

— Нет, никакой, — согласился Брансон.

— Ну, а парень, который выдвинул версию с обмороком, был опытным врачом. Я думаю, он знал, что говорит.

— А я и не говорю, что он не знал. Я только предположил, что это был не диагноз, а лишь догадка, основанная на предположениях, а не на строгих результатах медицинского исследования. Но догадка есть догадка, вне зависимости от того, кто ее сделал.

— А у тебя есть лучшее предположение?

— Да. Если бы Арваньян был любителем заложить за воротник, можно было бы предположить, что он вел машину в пьяном виде. Тогда все сходится. Но, насколько я знаю, он не был любителем выпить. Не был он и диабетиком. — Брансон сделал задумчивую паузу. — Может быть, он просто заснул за рулем?

— Это вполне возможно, — согласился Берг. — Со мной самим такое однажды произошло. Правда, это случилось много лет назад. И причиной тому была даже не усталость. Меня просто убаюкал шум двигателя, вид безлюдной ночной дороги и монотонное шуршание шин. Помню, я несколько раз зевнул — а затем очнулся на противоположной полосе от фар в лицо. По счастью, водитель встречной машины успел затормозить и отвернуть в сторону. Да, после этого случая я несколько недель ходил, как пришибленный.

— Арваньян не ехал долгой и утомительной дорогой. Он проехал всего двадцать четыре мили.

— Ну и что? Это ведь происходило после рабочего дня. Он вполне мог умаяться на работе. Может быть, он не выспался накануне. Ты ведь знаешь, что несколько испорченных ночей могут набить человеку голову ватой настолько, что он будет готов улечься спать где угодно, даже за рулем.

— Ты прав, Арни. Как отец двоих детей я знаю, что это такое. Недостаток сна вполне может свалить человека с ног. Но это не может не отразиться на его работе, — Брансон постучал по столу, чтобы подчеркнуть свои слова. — А по работе Арваньяна никак не было заметно, что у него серьезный недосып.

— Но…

— Более того, он, по всем признакам, ехал домой. Но почему-то не самой прямой дорогой. Набережная находилась в стороне от кратчайшего маршрута, и ему пришлось сделать крюк примерно в три мили. Зачем?

— Понятия не имею.

— И я тоже. Извини, но все это слишком смахивает на самоубийство. Вполне возможно, что так оно и было. Ясно одно — никто не знает, что же все-таки произошло. У меня такое чувство, что здесь кроется какая-то тайна, до которой начальство не доперло. Или доперло, ног скрывает ее от нас.

— Ты чересчур подозрителен, — усмехнулся Берг. — Тебе следовало бы стать частным детективом и открыть сыскное агентство.

— Слишком беспокойная работа и никаких гарантий на старость, — пожал плечами Брансон и взглянул на часы. — О, нам уже пора идти вкалывать!

Берг исчез через два месяца. В течение десяти дней, предшествовавших этому событию, он выглядел тихим, задумчивым и молчаливым. Работавший рядом с ним Брансон первые дни относил это на счет плохого настроения. Но постепенно состояние Берга все меньше напоминало плохое настроение и все больше походило на осторожное молчание. В конце концов, Брансон осторожно поинтересовался у товарища:

— Тебя что-нибудь тревожит?

— А?

— Я говорю, тебя что-нибудь тревожит? Ты ходишь, нахохлившись, как большая ворона.

— Я этого не замечал, — пожал плечами Берг.

— Но теперь, когда я тебе про это сказал, ты можешь мне ответить, хорошо ли себя чувствуешь?

— Со мной все в порядке, — возразил Берг. — Не может же человек постоянно трепаться с окружающими и выглядеть веселым.

— Да, про тебя-то уж такого не окажешь.

— Ну, вот и нормально. Я говорю, когда мне это хочется, и молчу, когда хочу.

После этого молчаливость Берга лишь усилилась. В последний день перед исчезновением от него слышали только слова, которые были необходимы по работе. А на следующий день он не появился вовсе. В обеденный перерыв Брансона вызвали в кабинет к Лейдлеру. Хозяин кабинета хмуро приветствовал его и жестом указал на стул.

— Садитесь. Вы работаете вместе с Бергом, не так ли?

— Да.

— У вас с ним дружеские отношения?

— Достаточно хорошие, но я бы не назвал их дружбой.

— Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду? — хмуро поинтересовался Лейдлер.

— Мы вполне сработались, — ответил Брансон. — Он понимает меня, а я его. Каждый из нас знает, что может положиться на другого. Вот и все.

— То есть между вами существуют чисто рабочие отношения?

— Да.

— А вне работы вы как-либо общаетесь?

— Нет, вне работы у нас нет ничего общего.

— Хм… — Лейдлер был сильно разочарован. — Дело в том, что сегодня Берг не появился на работе. И никаких объяснений он не оставил тоже. Вы не знаете, в чем тут дело?

— Нет. Вчера он ничего мне не говорил. Может быть, он просто заболел?

— Мы бы тотчас об этом узнали, — возразил Лейдлер. — Но к нам еще не поступило никаких сообщений по медицинской линии.

— Ну, возможно, для этого прошло еще слишком мало времени. Надо подождать хотя бы до вечера.

— Если с Бергом что-то случилось, он вполне мог позвонить, — настаивал Лейдлер. — Он уже не маленький и знает, как пользоваться телефоном. Даже если он сейчас прикован к постели, он мог бы попросить кого-нибудь позвонить нам.

— Может быть, его привезли в больницу в бессознательном состоянии или он просто не мог говорить, — предположил Брансон. — Сами знаете, такое иногда случается. Во всяком случае, телефон работает в оба конца, и если бы вы сами позвонили ему…

— Гениальнейшая идея! Она делает честь вашему интеллекту! — раздраженно огрызнулся Лейдлер. Мы звонили ему два часа назад, но трубку никто не взял. Тогда мы позвонили соседу. Сосед поднялся на его этаж и несколько минут колотил в дверь. Никакого ответа. В конце концов мы нашли хозяина дома и он открыл дверь запасным ключом. В квартире никого не оказалось. Ничего необычного в ней тоже не обнаружили, все вещи пребывали в полном порядке. Хозяин дома не знает, когда Берг вышел из дому. Более того, ему неизвестно, возвращался ли жилец вечером домой…

Лейдлер потер подбородок, немного подумал, потом все-таки продолжил:

— Берг разведен. Вы не знаете, у него есть какая-нибудь знакомая?

Брансон задумался:

— Несколько раз он вскользь упоминал о девушке, с которой встречался и которая ему нравилась. Он упоминал о ней четыре или пять раз. Но мне кажется, что все это было не настолько серьезно, простое развлечение. В отношениях с женщинами он напоминал замороженную рыбу. Большинство из них это чувствовали — и платили ему тем же.

— В таком случае, не похоже, что он провел ночь в каком-нибудь любовном гнездышке и утром просто забыл о работе, — заметил Лейдлер. — Если, конечно, он не восстановил отношения со своей прежней женой.

— Весьма сомнительно — хмыкнул Брансон.

— Кстати, Берг не упоминал о ней в последнее время?

— Нет. Я вообще думаю, что он не вспоминал о ней все последние годы. По его словам, как супружеская пара они были совершенно несовместимы, но выяснили это только после свадьбы. Ей нужна была страсть, а ему — покой. Она называла его интеллектуальным чудовищем и выбросила за борт так быстро, как только смогла. Насколько мне известно, довольно скоро она вышла замуж снова.

— В личном деле Берга сказано, что у него нет детей и что его ближайшей родственницей является восьмидесятилетняя мать.

— Может быть, с ней что-то случилось и он помчался туда? — предположил Брансон.

— В любом случае у него был целый день, чтобы связаться с нами и предупредить о своем отсутствии. А он не позвонил. Более того, с его матерью все в порядке, мы уже проверили это.

— Ну, тогда я совсем ничем не могу вам помочь.

— Нет, можете, — возразил Лейдлер. — У меня к вам последний вопрос: есть ли в Центре еще кто-нибудь, кто мог бы быть хорошо информирован о личных делах Берга? Кто-нибудь, кто разделяет его вкусы, увлечения и хобби? Например, человек, проводивший с ним выходные дни?

— Увы, никого из таких людей я не знаю. Берг не был замкнутым, но и общительным его тоже назвать трудно. Мне всегда казалось, что во внерабочее время он вполне удовлетворялся обществом самого себя. В принципе он производил впечатление достаточно самодовольного индивида.

— Ну, если завтра он появится на работе с улыбкой во всю физиономию, то ему понадобится все его самодовольство. За прогул без уважительной причины и даже без предупреждения его по головке не погладят. Наши правила внутреннего распорядка созданы не для того, чтобы их можно было нарушать. А охрана очень не любит волноваться по пустякам, — в голосе Лейдлера чувствовалось раздражение. — В общем, если Берг вдруг появится или вы что-либо услышите о нем, ваш долг — немедленно сообщить нам об этом.

— Я обязательно так и сделаю, — пообещал Брансон.

Покинув кабинет Лейдлера и направившись в свой «зеленый» отдел, Брансон продолжал думать о происшествии. Может быть, ему следовало рассказать Лейдлеру о недавнем разговоре с Бергом и о высказанных им тогда подозрениях? Но что это даст? Да, Берг был необычно груб — но, вполне возможно, Брансон, сам того не желая, задел его за больное место? Впрочем, Берг не походил на человека, который будет долго носить в себе обиду. И еще меньше он напоминал субъекта, который будет отсиживаться в укромном местечке, как обиженный ребенок.

Обдумывая и взвешивая все это, Брансон вспомнил замечание Берга, сделанное несколько месяцев назад: «В один прекрасный день я сам могу уйти отсюда и сделать себе карьеру как танцор стриптиза». Было ли это простой шуткой или здесь имелся скрытый смысл? И если смысл все-таки был, то что Берг подразумевал под «стриптизным танцором»? Словом, одни вопросы без ответов.

«Да бог с ним, — в конце концов решил Брансон. — С меня довольно своих собственных проблем. А Берг наверняка появится завтра или послезавтра и объявит об исключительно уважительной причине своего отсутствия».