"Салман Рушди. Флорентийская чародейка" - читать интересную книгу автора

снявших с него цепи, какое-то время он даже не слышал и не мог говорить. Ему
завязали глаза и отвели куда-то, где его мыли и скребли. "Как покойника
перед погребением, - подумал он, - как хладный труп". Правда, в этой
басурманской стране не хоронят по-христиански, они обернут его в саван и
закопают. Или сожгут. И не будет мира его душе. И после смерти, как и пока
он был жив, невысказанное будет мучить его, и это станет его личным адом, и
не будет этому конца. Вдруг он услышал какие-то звуки: Когда-то,
давным-давно... Это был его собственный голос. ...Жил принц, - и он
почувствовал, как сердце его застучало и кровь побежала быстрее. Распухший
язык шевелился. Сердце молотом колотилось в груди. Он снова обрел тело и
способность произносить слова! Ему сняли с глаз повязку. Четыре страшных
великана и женщина были с ним... Снова каземат, но другой, здесь горела
свеча, а в углу расположился стражник. Женщина несравненной красоты...
Нерассказанная история возвращала его к жизни.
- Побереги силы. Завтра тебя будут судить за убийство - сказал страж.
Пленник хотел задать вопрос, но не сумел, и стражник, видимо,
почувствовав к нему жалость, объяснил:
- Я не знаю, как зовут того, кто тебя обвиняет, но он, как и ты, не
правоверный мусульманин, он тоже из чужой земли, он одноглазый, и у него не
хватает половины ноги.
Первое заседание суда над Могором дель Аморе состоялось в зале приемов
с каменным банановым древом посредине, а его судьями стали по высочайшему
указу самые знатные персоны двора - все девять его светил: многомудрый,
тучный Абул-Фазл, остроумец раджа Бирбал, министр финансов раджа Тодар Мал,
раджа и полководец Ман Сингх, аскет и мистик - факир Азиуддин, далеко не
аскет мулла До Пиаза, предпочитавший молитвам занятия кулинарией и потому
особо любимый Абул-Фазлом, а также оба знаменитых поэта - Файзи и Абдул
Рахим - и музыкант Тансен. Император, как обычно, восседал на банановом
древе, однако пребывал в совсем не обычном для подобных появлений на публике
настроении. Он сидел понурившись, словно человек, переживающий глубокую
личную трагедию. Он долго хранил молчание, хотя и сделал знак, что суд может
приступить к рассмотрению дела.
Матросы со "Скатах" встретили появление пленника глухим ропотом. Они
стояли, сбившись в кучку, позади одноногого лекаря с повязкой на глазу,
которого, судя по всему, избрали в качестве главного обвинителя. Этот
мрачный господин в ловко сидящем на нем офицерском мундире был мало похож на
того плаксивого Хоукинса Слава Господу, каким запомнил его Могор дель Аморе.
При виде пленника, указуя на него перстом, Хоукинс звучным голосом произнес:
- Вот он, презренный Уччелло, который убил посла ради того, чтобы
завладеть его золотом!
- Справедливости! - вскричали моряки, но тут же прозвучало требование
менее бескорыстное: - Деньги наши отдавай!
Обвиняемый, стоящий перед ними в длинной белой рубахе, со связанными за
спиной руками, обвел глазами зал: император, девять судей, толпа обвинителей
и теснящиеся на крытой галерее менее значимые свидетели, среди коих,
благодаря черным сутанам, он различил обоих католических священников -
Родольфо Аквавиву и Антонио Монсеррата, которые присутствовали здесь, дабы
удостовериться, что к людям с Запада отнесутся со всей справедливостью и,
быть может, отдадут им то, что они требуют. Представшая взорам пленника
картина не оставляла ему никаких надежд на спасение. Он понял, что сильно