"Вера Русанова. Пьеса для обреченных [D]" - читать интересную книгу автора

пронзительно и отчаянно...
Наверное, даже тяжелый бархатный занавес трепетал от моего визга, как
парус на ветру. Но я не видела занавеса. Я видела только белую руку,
вцепившуюся в несчастную березку, серебряную печатку, поблескивающую на
толстом пальце, и кровь - настоящую, не бутафорскую, густую, словно
вишневый сок.
Мертвый Бирюков проехал совсем рядом со мной и неспешно покатился
дальше. Механизм под сценой гаденько скрипнул. Я наконец опомнилась,
судорожно сглотнула и, по-прежнему прижимая к груди куртку, начала
пятиться. Мимо кресел, наполовину зачехленных, будто наспех одетых в белые
саваны, мимо обшарпанных и серых стеновых панелей.
Шаг, еще шаг, еще... Господи, как страшно и зловеще скрипит пол под
ногами! Как далеко еще до выхода из зала! Шаг, еще шаг, еще два шага... И
тут раздался стук. Настойчивый, сердитый, почти требовательный, он
доносился откуда-то из глубины сцены. Мне было отлично известно, что,
кроме трех рядов кулис, кирпичной задней стены и двух запертых дверей,
ведущих в подсобные коридорчики, там ничего нет - убийце негде спрятаться.
Я не верила в невидимок в любом их агрегатном состоянии - хоть в виде
шапок, хоть в виде готовых людей.
Не верила в бестелесных зловещих призраков. Но еще меньше я верила в
самостоятельно летающие убийственные клинки. Поэтому немедленно завизжала
снова. Еще громче, еще отчаяннее, еще пронзительнее.
- Эй, вы что там, все с ума посходили? - злобно осведомился вполне
земной женский голос.
И я заткнулась.
Голос доносился оттуда же, откуда несколько секунд назад стук - а
именно из-за закрытой правой двери. Кстати, стук немедленно возобновился.
Слегка накренившись влево, я увидела, что дверь, которую последний раз
подкрашивали лет двести назад, даже мелко сотрясается под чьими-то ударами.
- Ай, мамочки! - против воли вырвалось из моего горла.
- Какие "мамочки" в двенадцать ночи? - недружелюбно отозвались из
подсобного коридорчика. - Выпустите меня отсюда! Вы что, совсем обалдели,
что ли? Мамочки... Папочки!
Я молчала не в силах произнести ни слова.
- Вадим Петрович! - теперь уже заканючила неизвестная. - Откройте!
Ну, пожалуйста! Вадим Петрович, вы здесь?
Вадим Петрович был здесь. Он в очередной раз медленно выплывал к
зрительному залу, но открыть, по понятным причинам, не мог. У меня же
было. два выхода: либо рвануть из зала в холл - пустой, темный и жуткий,
либо, воспользовавшись ключами из режиссерской куртки, все-таки отпереть
дверь, за которой сидел кто-то живой. Попытавшись пошевелить своими
окоченевшими от ужаса мозгами, я все-таки выбрала второе, сообразив, что
этот "кто-то" вряд ли мог оказаться убийцей. Не запер же он сам себя
снаружи.
- А там кто? - жалобно спросила я, взбираясь на сцену и вжимаясь
спиной в кулисы, чтобы, не дай Бог, не наступить на злосчастный круг.
- Дед Пихто! - незамедлительно ответили из-за двери. - Это ты, что
ли, крыса плоская? Открывай давай, Лауренсия гребаная!
Отсыл к Лауренсии, так живо изображенной мной всего несколько часов
назад, не оставлял сомнений в том, что "плоская крыса" - это тоже про