"Вера Русанова. Пьеса для обреченных [D]" - читать интересную книгу автора

- Женя, - проговорил он проникновенно и страстно, возвращаясь к своей
бутафорской березке, - Женя, я верю, что мы с тобой ощутим друг друга.
Мужчина и женщина - они ведь Богом созданы для того, чтобы ощущать. Ты
согласна?
Пришлось снова кивнуть. Из головы моей не шла мысль о том, как он
будет себя чувствовать, бедненький, когда останется в пустом запертом
зале. Разве что в занавес замотается, когда вахтерша откроет дверь
запасным ключом и добрая половина труппы ввалится на утреннюю репетицию?
Бирюков тем временем начал входить в творческий транс: прикрыл глаза,
смахнул челку со лба, потеребил шарф и... уехал от меня вместе со сценой.
Я даже вздрогнула, когда он вдруг снова явился пред моими очами и грозно
поинтересовался:
- Быть или не быть?
К сожалению, мне нечего было ему подсказать, но он тут же печально
констатировал:
- Вот в чем вопрос.
Далее по тексту Уильяма Шекспира. Правда, монолог Гамлета был изрядно
подсокращен, поэтому помянуть его в своих молитвах гражданин Бирюков
попросил, как раз перед тем, как начать второй круг. И прощально швырнул в
зал синий шарф.
На втором заходе он потребовал, чтобы я стала у окна и убила луну
соседством. При этом Вадик был на редкость агрессивен, и я не сразу
догадалась, что это - монолог Ромео.
- Плат девственницы жалок и невзрачен! - убеждал меня Бирюков. - Он
не к лицу тебе. Сними его!
Я краснела и смущалась.
Когда бутафорская стена повернулась ко мне торцом, в партер полетела
заветная куртка с ключами. И тут меня посетила весьма здравая мысль:
ключики-то надо вытащить из кармана заранее! Дождавшись, пока Бирюков
скроется из поля моего зрения, я метнулась вдоль ряда, согнувшись в три
погибели, залезла под кресло (куртка улетела именно туда), а когда
выпрямилась...
Сцена по-прежнему медленно вращалась вместе с декорациями. А он лежал
между нагромождением картонных булыжников и чахлым деревцем с марлевой
потрепанной листвой. Лежал с невыразимой актерской естественностью, как
будто только что закончил читать финальный монолог какой-то трагедии и
умер согласно роли. Его голова была неудобно запрокинута, рука с
серебряным перстнем на пальце судорожно сжимала ствол бутафорской березки.
Мизансцена получалась отличная. И он сам наверняка похлопал бы ее автору,
если б мог. Но он уже не мог ничего: ни завидовать, ни радоваться чужому
успеху, ни тискать по углам молоденьких артисток. Из его груди торчала
длинная, матово поблескивающая рукоять ножа, по рубахе расплывалось
неровное бурое пятно. А воздух постепенно пропитывался липким и
тошнотворным запахом свежей крови.
Было около полуночи - время теней и призраков. Он лежал и улыбался
мертвой улыбкой балаганного Петрушки. Как будто там, на потолке, среди
стропил и балясин, видел что-то такое, чего не дано увидеть тем, кто пока
еще жив.
Пару минут я, стоя с этой дурацкой курткой в руках, просто пыталась
продышаться сквозь охвативший меня ужас, а потом завизжала страшно,