"Мануэль Ривас. Бабочкин язычок" - читать интересную книгу автора

- Запомни, Мончо, папа не был республиканцем. Папа не был другом
алькальда. Папа никогда не ругал священников. И еще одна очень важная вещь,
Мончо. Папа никогда не дарил учителю никакого костюма.
- Но ведь он дарил...
- Нет, Мончо. Не дарил. Ты хорошо меня понял? Не дарил!
- Да, мама, не дарил.

На Аламеде собралось очень много людей, все в праздничной одежде. Были
здесь и те, что спустились из горных селений: женщины в черном, старики
крестьяне в шляпах и жилетах. Перепуганные дети бежали за мужчинами в
голубых рубашках и с пистолетами на боку. Два ряда солдат образовали коридор
от лестницы городского совета до крытых грузовиков с прицепами - во время
большой ярмарки в таких обычно перевозили скот. Но на Аламеде веселых
ярмарочных криков слышно не было, наоборот, вокруг стояла гробовая тишина,
как на Святую неделю. Люди друг с другом не здоровались. Словно друг друга
не узнавали. Все напряженно смотрели на фасад городского совета.
Гвардеец приоткрыл дверь и обвел взглядом толпу. Потом распахнул обе
створки и махнул рукой. Из темной пасти здания вышли арестованные, их
охраняли другие гвардейцы. У арестованных были связаны руки и ноги, и между
собой они тоже были связаны. Кое-кого я не знал по имени, но все лица видел
не раз. Алькальд, люди из профсоюза, библиотекарь из литературного общества
"Рабочая заря", вокалист Чарли из оркестра "Солнце и жизнь", каменотес по
прозвищу Геркулес, отец Домбодана... Последним в связке шел учитель,
горбатый и некрасивый, похожий на жабу.
Раздались отрывистые приказы и крики - они понеслись над Аламедой, как
взрывы петард. Из толпы тоже мало-помалу начал пробиваться ропот - люди
начали подхватывать ругань гвардейцев:
- Предатели! Бандиты! Красные!
- Кричи, Рамон, и ты тоже кричи, ради всего святого, кричи! - мама
тащила отца, ухватив за руку повыше локтя, словно изо всех сил старалась
поддержать и не дать упасть в обморок. - Пусть они видят, что и ты кричишь,
Рамон, пусть они видят!
И тут я услышал, как отец тоненьким голосом проговорил:
- Предатели! - А потом все громче и громче: - Бандиты! Красные!
Он вырвался из рук матери, подошел совсем близко к цепи солдат и, весь
трясясь от гнева и возмущения, вперил взгляд в учителя:
- Убийца! Анархист! Душегуб проклятый!
Теперь уже мама пыталась унять его и тихонько дергала за пиджак. Но он
словно совсем потерял рассудок:
- Мерзавец! Сукин сын!
Я никогда раньше не слышал, чтобы он кого-нибудь так обзывал, даже
судью на футбольном матче. Обычно он говорил:
- Ведь его мать ни в чем не виновата, так ведь, Мончо? Хорошенько это
запомни.
А сейчас он, обезумев, обернулся и подталкивал меня взглядом, налитым
кровью и слезами.
- И ты тоже крикни, Мончиньо, и ты тоже крикни ему!
Когда грузовики с арестованными тронулись с места, я был среди тех
детей, что бежали следом и швыряли в них камни. Я в страшном отчаянии
отыскивал глазами лицо учителя, чтобы крикнуть: