"Вениамин Семенович Рудов. Вьюга " - читать интересную книгу автора

ее сестринских обязанностей. У такой не увильнешь от укола или очередной
порции осточертевших таблеток.


- Уродина! - коротко и сердито сказала о ней Ольга Фадеевна. - Кикимора
несчастная.
Петр Януарьевич странно дернулся, спохватился и деланно рассмеялся.
- Совсем не уродина. И не кикимора. Наоборот, очень симпатичная
девушка. Просто она благоволила к Пустельникову, и кое-кому это было не по
душе.
- Втрескалась, скажи, и прохода ему не давала, бессовестная. Вспомню -
противно становится.
Черные с проседью брови Петра Януарьевича взметнулись в искреннем
удивлении.
- Что с тобой, Олюшка? По какому поводу столько душевных рефлексий?
- Ничего со мной.
- Странная логика. Разве можно проявлять такие антипатии к девушке лишь
за то, что ей нравился парень?.. На то и молодость дана.
- Когда любят, чувства не обнажают, а при себе держат. Она ему
откровенно на шею вешалась. На посмешище всей палате. И это ты называешь
любовью?
- Не вешалась она.
- Тебе-то что? - удивилась Ольга Фадеевна.
- Ничего, - сказал он не очень уверенно.
Милый, немного смешной спор пожилых супругов как бы приоткрывал занавес
над их безвозвратно ушедшим прошлым, перед мысленным взглядом возникала
частица прекрасного, то давнее, что с высоты возраста обретало более яркие
тона и контрастные цвета. Обостренная память выхватывала маленькие события и
незначительные, но, видно, особенно дорогие им факты или, наоборот, обнажала
тщательно упрятанные до сих пор чувства, теперь не имевшие ровным счетом
никакого значения для обоих.


Женя не скрывала своей привязанности к Пустельникову, и, пока дальше
симпатий не шло, он не чурался маленьких знаков внимания - яблока, которое
она ему иногда приносила, ласкового "Сенюшка" вместо привычного "Семен", как
его называли товарищи по палате, легкого прикосновения к груди, когда она
меняла ему перевязку. Но стоило однажды проявиться чувствам более
откровенно, как Семен с ответной откровенностью, мягко, но решительно ее
отстранил.
- Ни к чему это, сестричка, - сказал он.
- Почему? - вырвалось у Жени.
- Не надо. - И несказанно обрадовался зашедшему в эту минуту Петру
Януарьевичу, которому что-то понадобилось в перевязочной.
- ...Сейчас, конечно, не помню, зачем я пришел... Ты почему так
смотришь? - спросил жену Петр Януарьевич. И не дождался ответа. - Помню,
зашел, а она, Женя, значит, белее мела. Я испугался. Лицо у нее смертной
бледности, будто из всех кровеносных сосудов разом вытекла вся кровь. Мне ее
стало жаль...
- Жаль... - повторила Ольга Фадеевна, и трудно было понять, зачем она