"Вениамин Семенович Рудов. Последний зов " - читать интересную книгу автораНовикову, а всем, - и глядел на своих сержантов, узнавая и не узнавая их,
освещенных сейчас косым веером лучей предзакатного солнца, посвежевших после бани, подтянутых, в безукоризненно отглаженных гимнастерках с белыми каемками свежих подворотничков - молодцы, один к одному. Никогда до этого не задумывался, любит он их или безразличен к ним, - для него они были и оставались просто командирами отделений, помощниками, парнями разных складов характера, с присущими каждому достоинствами и недостатками, военнослужащими, обязанными исполнить свой гражданский долг и возвратиться к гражданской жизни; что греха таить, всякий раз, отправив демобилизованных, он еще долго по ним тосковал, вспоминал и ставил в пример молодым, пришедшим на смену уехавшим, сдавалось, забыв, что те, уехавшие, были не без греха и немало крови попортили ему и себе. Но только сейчас, перед реальной бедой, сознавая меру опасности, он первый раз за всю свою службу почувствовал, как ему дороги эти парни, молча поддерживавшие в нем присутствие духа своим нарочитым спокойствием; они понимали его состояние - он ощущал это тем особенно обостренным чутьем, какое не обманывало его никогда. Но они не понимали, что ему еще горше оттого, что его пробуют успокоить. - Вы не маленькие, - сказал он, не смея больше молчать, неизвестно для чего и зачем оттягивая ответ. - Раз так получается, будем стоять одни... Сколько можно... До последнего дыхания... Как положено пограничникам. Нас одних не оставят, придет поддержка. Верю в это. - Он прервал себя, устыдясь возвышенных слов. - Все, ребята, идите в отделения, готовьте личный состав. Отправив сержантов, Иванов возвратился к окну, с жадным вниманием уставясь в не видный за багровеющими в закате деревьями берег реки, мысленно сотни и сотни раз исхоженный вдоль и поперек; он никоим образом не мог представить его в качестве линии фронта, который ему предстоит оборонять с горсточкой бойцов; со своими пятьюдесятью солдатами и сержантами от силы можно какое-то время удержать метров двести пятьдесят - триста - это Иванов отчетливо понимал. Он хотел иной ясности, а ее не было. Стоял так один молча непростительно долго - может, десять минут или все полчаса, - нерасчетливо тратя время и ломая голову над неразрешимой задачей, которую ему все равно не решить. Его душил гнев. Он понимал всю страшную несправедливость положения, в которое поставлен непонятными обстоятельствами. - Товарищ старший лейтенант! Застава на боевой расчет построена. - Сейчас иду, - сказал он, не оборачиваясь, словно боялся обнаружить перед дежурным свое состояние. Иванов еще раз посмотрел за окно, в алеющую даль за рекой. Там было тихо. От этой тишины ему свело челюсти. - Сейчас иду, - повторил он, наверное, затем, чтобы взять себя в руки. Хотелось подойти к противоположному окну, из которого можно увидеть свою веранду и, должно быть, играющих перед домом ребят. Но он знал, что это не облегчит, а, наоборот, усугубит и без того тяжелое состояние. А ему нужны ясность и собранность. Последнее зависело от него самого. Привычно согнав складки на гимнастерке под командирским ремнем, поправив фуражку, пошел к двери, в коридор, где в голове строя поджидал старшина, толкнул створку двери и не мог не порадоваться бросившейся в глаза безукоризненной четкости двух шеренг, замерших под зычное "смирно!", |
|
|