"Вениамин Семенович Рудов. Последний зов " - читать интересную книгу автораобитателей крохотного поселка, где размещался небольшой гарнизон
пограничников, и глухое молчаливое беспокойство, царившее над всеми и всем в первую половину прокаленного солнцем субботнего июньского дня, безвозвратно ушло. Так могло показаться со стороны лишь неопытному глазу, глазу, не способному схватить главное, скользящему по верхам, по тому, что у всех на виду. Чувство близкой опасности, подчиняясь которому, пограничники всю неделю подряд совершенствовали и укрепляли блокгаузы, траншеи и ходы сообщения вокруг теснившихся неподалеку от реки нескольких домиков и, не глядя на светлое время, несли дежурство на огневых точках, не исчезло, благодушие и беспечность сюда не проникли, уступив место веселью. Могло показаться, что как раз, когда ничего изменить невозможно, когда неотвратим роковой час, несоответствие между накаленной обстановкой и повышенным настроением людей, вдруг появившееся с отъездом майора, не только неуместно, но и преступно; нелепыми казались несшиеся от командирского дома слова модной песенки об утомленном солнце, нежно прощавшемся с морем. С патефонной пластинки томно напевал вкрадчивый тенор - то витал над красной крышей утопавшего в зелени двухэтажного домика четвертой комендатуры и пятнадцатой заставы при ней, то затихал, вздыхая, снова набирал силу и уносился ввысь, за реку, где слышно, кто-то наигрывал на губной гармонике. До ночи оставалось много часов, солнце еще не устало, и люди не больно утомились за весь этот хлопотный, нескончаемо долгий день - их хватало и на работу, и на веселье, и на множество всяких других незаметных дел - должно быть, и прощавшееся с морем утомленное солнце, и немудрящие частушки балалайки, и шуточки, которые выпаливал Черненко между бритьем и намыливанием щек, были людям нужнее всего. Черненко брился у вынесенного во двор рукомойника; приладив зеркальце к деревянной опоре и не глядясь в него, он ловко скреб безопаской лицо, расточал хохмочки, сохраняя серьезную мину, не забывая всякий раз намыливать щеки и косить глазом на слушателей, как всегда толкавшихся поблизости от него. - Яша, а Яша, - приставал он к Лабойко. - Ну, що тоби трэба? - Собирайся давай. - Куды? - В увольнение. Начальник отпустит. Махнем в Домачево. Знаешь, какие там девки! Ей-бо, пойдем. Бери свою балабайку, грузи пулемет на горб. - Сказанув... - Лабойко хохотал вместе со всеми. - Ну ты даешь, земляк, ха-ха-ха. С пулеметом в увольнение! Ха-ха-ха... Тебе старший лейтенант такое увольнение врежет, що спина взопреет, ха-ха-ха... - С тобой каши не сваришь. Я думал, ты геройский парень, станкач на горбу тащишь, как какуюсь песчинку... Э-э, тонкая у тебя кишка, Лабойко, сдрейфил, девок спугался... - Плеснув в выбритое лицо несколько пригоршней воды и смыв мыльную пену, Черненко обернулся к Ведерникову, тоже затеявшему бритье. - Слышь, женатик, айда на станцию. Я там такую дивчину видел, кассиром работает, такую дивчину - закачаешься. Пойдем? - Спиной вперед? - Не, нормально. Строевым шагом. |
|
|