"Вениамин Семенович Рудов. Последний зов " - читать интересную книгу автора

обитателей крохотного поселка, где размещался небольшой гарнизон
пограничников, и глухое молчаливое беспокойство, царившее над всеми и всем в
первую половину прокаленного солнцем субботнего июньского дня, безвозвратно
ушло.
Так могло показаться со стороны лишь неопытному глазу, глазу, не
способному схватить главное, скользящему по верхам, по тому, что у всех на
виду.
Чувство близкой опасности, подчиняясь которому, пограничники всю неделю
подряд совершенствовали и укрепляли блокгаузы, траншеи и ходы сообщения
вокруг теснившихся неподалеку от реки нескольких домиков и, не глядя на
светлое время, несли дежурство на огневых точках, не исчезло, благодушие и
беспечность сюда не проникли, уступив место веселью.
Могло показаться, что как раз, когда ничего изменить невозможно, когда
неотвратим роковой час, несоответствие между накаленной обстановкой и
повышенным настроением людей, вдруг появившееся с отъездом майора, не только
неуместно, но и преступно; нелепыми казались несшиеся от командирского дома
слова модной песенки об утомленном солнце, нежно прощавшемся с морем.
С патефонной пластинки томно напевал вкрадчивый тенор - то витал над
красной крышей утопавшего в зелени двухэтажного домика четвертой комендатуры
и пятнадцатой заставы при ней, то затихал, вздыхая, снова набирал силу и
уносился ввысь, за реку, где слышно, кто-то наигрывал на губной гармонике.
До ночи оставалось много часов, солнце еще не устало, и люди не больно
утомились за весь этот хлопотный, нескончаемо долгий день - их хватало и на
работу, и на веселье, и на множество всяких других незаметных дел - должно
быть, и прощавшееся с морем утомленное солнце, и немудрящие частушки
пулеметчика Яши Лабойко, исполняемые хриплым баском под аккомпанемент
балалайки, и шуточки, которые выпаливал Черненко между бритьем и
намыливанием щек, были людям нужнее всего.
Черненко брился у вынесенного во двор рукомойника; приладив зеркальце к
деревянной опоре и не глядясь в него, он ловко скреб безопаской лицо,
расточал хохмочки, сохраняя серьезную мину, не забывая всякий раз намыливать
щеки и косить глазом на слушателей, как всегда толкавшихся поблизости от
него.
- Яша, а Яша, - приставал он к Лабойко.
- Ну, що тоби трэба?
- Собирайся давай.
- Куды?
- В увольнение. Начальник отпустит. Махнем в Домачево. Знаешь, какие
там девки! Ей-бо, пойдем. Бери свою балабайку, грузи пулемет на горб.
- Сказанув... - Лабойко хохотал вместе со всеми. - Ну ты даешь, земляк,
ха-ха-ха. С пулеметом в увольнение! Ха-ха-ха... Тебе старший лейтенант такое
увольнение врежет, що спина взопреет, ха-ха-ха...
- С тобой каши не сваришь. Я думал, ты геройский парень, станкач на
горбу тащишь, как какуюсь песчинку... Э-э, тонкая у тебя кишка, Лабойко,
сдрейфил, девок спугался... - Плеснув в выбритое лицо несколько пригоршней
воды и смыв мыльную пену, Черненко обернулся к Ведерникову, тоже затеявшему
бритье. - Слышь, женатик, айда на станцию. Я там такую дивчину видел,
кассиром работает, такую дивчину - закачаешься. Пойдем?
- Спиной вперед?
- Не, нормально. Строевым шагом.