"Лев Рубинштейн. Альпинист в седле с пистолетом в кармане " - читать интересную книгу автора

за Новгородом, она речку Шелонь обернула вокруг себя крутым уступом.
Мало ли у нас на севере таких речек с торфяной водой и низким
берегом... Ложе их - торф. Они несут его в своем чреве, пока не вольются в
следующий большой торфяник и не растворятся, затерявшись в нем. Речек таких,
тысячи и Теребутиц таких миллион.
Замшелые дома с большими сенными сараями и семью старухами, положившими
до конца жить без дорог и магазинов, как на старом кладбище.
В начале деревни болото, в конце деревни лес. Лес редкий и бор сосновый
на песчаной дюне, как чудо среди болот и исключение из правил. И вот наше
командование доставило нас в край новгородских болот и этой деревни. Трудные
и несчастные дни тянутся долго. Позже мы хорошо познакомились с такой
тянучкой. Дни сочатся и неизвестно куда.
Неопределенность - одно из несчастий войны. Преодолевать ее мы не
научились и позже, узнав лишь, что неопределенность и есть нечто
независимое, но определенное на постоянство.
В Теребутицах никто не звал нас ни к обеду, ни к ужину. Десять
альпинистов (одиннадцатого мы нашли позже), умеющих поесть за взвод, были
забыты.
Начальная стеснительность не позволяла обращаться к командирам, занятым
и озабоченным.
Еда - это глупость! Но в ней что-то есть, подумали мы и открыли мешки.
В моем сидоре были пирожки, испеченные Ирочкой. Сеня Аскенази достал
печенье, изготовленное его красивой сестрой Машей. (Сеня и Костя были и
остались навсегда холостыми.) Карп принес коричневой воды из Шелони, и еда
состоялась.
Никто нас не трогал, и мы никого. Кончался жаркий день шестого июля
1941-го года, наш первый день войны.
Не получая ни приказов, ни распоряжений, ни указаний, ни даже советов,
мы расположились у задней стены сарая и пытались притянуть к себе сон.
Было тихо и тепло. Кузнечики стрекотали, как в самое мирное время. Сон
ушел к тем, кто целый день копал окопы, а мы... Каждый думал о своем и
находился под тяжестью ожиданий плохого и даже очень плохого.
Я засыпал и просыпался и опять пытался заснуть, сокращая эту тяжелую
ночь мыслями о том, что лучше мимолетная и неважная жизнь, чем вечная
память.
К сараю подошла группа громко разговаривающих людей, первый нес фонарь
"летучая мышь". Они сели на земляной пол, свободный от сена у ворот, кто-то
принес ящики, и разложили на них карты. Говорил все один, басовитый.
Остальные повторяли: "Так! Так! Здесь!.." Какие-то границы, противо-танковые
направления ...
За серединой ночи произошло событие, очень чувствитель-ное для
штатского и аспиранта, впервые попавшего в армию. Уже приближался рассвет, а
командиры все сидели и сидели и рисовали карты. Внезапно кто-то пнул меня
сапогом в бок и сказал: "Принеси воды! Попить". Сначала и с полусна я
вообразил пинок шуткой Великанова, лежавшего рядом.
Сонная чушь! Карп Миронович Великанов, тридцатилетний доцент нашего
Политехнического института, кандидат эконо-мических наук, отец четверых
детей, наш настоящий и идей-ный и даже всеобъемлющий вождь, позволит ли себе
хамский жест?
Прокрутив события дня и отбросив шелуху, я встал. Было уже седьмое июля