"Алексей Рубан. Три дня и три ночи (Повесть) " - читать интересную книгу автора

полураздавленный пластмассовый глазик, скорее всего оторвавшийся от
какой-нибудь игрушки. Пытаясь понять, откуда столь нехарактерный предмет мог
появиться на полу моей квартиры, я напрягаю память и даже морщу от усердия
лоб, являя собой препотешнейшую картину для стороннего наблюдателя: пожалуй,
это сойдет за нечто вроде роденовского мыслителя начала двадцать первого
века. Наконец, до меня доходит, что после пятой бутылки пива КПД моего мозга
явно находится не на уровне, необходимом для осуществления столь сложного
мыслительного процесса, и я уже заношу ногу для следующего шага. В этот
самый момент я вспоминаю о том, что какое-то время назад у нас гостили
друзья моей матери вместе со своими маленькими детьми.
Пресловутый же кусок пластмассы на полу - белый овал с нарисованным
внутри синим зрачком в обрамлении черных ресниц (и где это они, интересно,
видели такие глаза?) - несомненное следствие импровизированного футбола,
который двое симпатичных близняшек (как бишь их там звали?) устроили в
коридоре. Роль мяча в их игре, помнится, выполняла небольшая плюшевая
собачка. В обычное время это четвероногое служило яблоком раздора между
братом и сестрой: каждому хотелось обладать собакой единолично, однако такая
монополия была невозможна как в силу приблизительно одинаковой расстановки
сил с обеих сторон, так и по причине весьма скромного материального
положения их родителей. Наблюдая такие сцены, на собственном опыте
понимаешь, насколько парадоксальной является детская психика.
Предмет, за который брат был готов повыдирать сестре все волосы, а
сестра в кровь расцарапать брату лицо, час спустя может оказаться на пыльном
полу под ногами двух разгоряченных азартом спортсменов.
Все эти мысли проносятся у меня в голове с поразительной быстротой,
создается даже ощущение, что я не успел сделать и одного шага, как они уже
подобно метеориту прочертили мою голову слева направо, упали на огромную
тлеющую кучу своих предшественниц и теперь тихо умирают там, превращаясь в
обугленные головешки. И, в самом деле, я всего лишь на каких-то полметра
удалился от собачьего глазика, укоризненно поблескивающего в лучах вечернего
солнца, падающих на паркет через большое окно в дальнем конце кухни. У меня
вдруг перехватывает горло, и я начинаю медленно сползать по коридорной
стенке вниз.
Слезы уже вовсю текут из моих глаз, когда я достигаю пола, а рука
тянется к треснувшей пластмассе, сжимает ее, и в этот момент я начинаю
рыдать в полный голос. Лицо перекашивается в жалкой гримасе, влага теряется
в длинных прядях волос, налипших на мокрые щеки, и чувство упоения
собственными страданиями мешается в душе со злобой на себя за них же. Я
плачу навзрыд, плачу, неуклюже сцепив руки на груди, словно маленький
ребенок, обиженный старшим товарищем, которого он боготворил. Наверное, я
просто разучился это делать, что совершенно неудивительно, ведь последний
раз у меня были слезы классе эдак в четвертом. В тот день, до предела
взвинченный долгим отсутствием матери, я кое-как натянул на себя одежду и
выскочил без шапки прямо на облитую льдом вечернюю декабрьскую улицу. И
сейчас я прекрасно помню, как в свете фонарей бежал по гололеду неизвестно
куда, просто чтобы не находиться одному в пустой квартире, где тишина комнат
нашептывала мне в уши жуткие вещи. Сначала я даже не чувствовал холода и,
лишь остановившись перевести дух, ощутил, как мороз иглами впивается в
задубевшие пальцы рук. Тогда я начал плакать от боли, страха и отчаяния и
долго еще не мог остановиться.