"Александр Рубан. Пыль под ветром (Сны инженера Тенина)" - читать интересную книгу автора

Даже эротические подростковые сны Ильи были мучительной разновидностью
всё того же кошмара. Холмы, ущелья и заросли женского тела призывали
попирать и владеть. Они отказывались принять и растворить в себе - они
жаждали возвеличить. Любовь оборачивалась потным единоборством рабов за
право не быть властелином.
Лишь когда ему снилась одноклассница Аля Гриневич, сны его были
покойны и благостны. Она ничего никогда не воспринимала всерьёз. Серый
мертвенный свет куманги без следа пропадал в глубине её серых насмешливых
глаз.
Тискаться с одноклассницами почему-то считалось особенно интересным на
уроках физики. Наверное, потому, что деликатный Зям Самуилович, при всей
своей подслеповатости и рассеянности, всегда точно знал, кого из парней
можно вызвать к доске, чтобы не случилось конфуза. А не выучившие урок
всегда старались сесть рядом с Алей.
Аля была очень раскованной девочкой и считалась идеальным партнёром в
петтинге - перещупывании под партой. Торчок она умела вызывать
изумительный, ничего при этом особенно не позволяя, осадить же могла одним
лишь насмешливым, искоса, взглядом. (В их тогдашнем обиходе, разумеется, не
было слова "петтинг". В обиходе были скабрезные игральные карты, двадцать
раз переснятые, да самодельные частушки Васьки Мудрых про деда и бабу...)
Демократично доступная до твёрдых пределов, Аля и во сне оставалась
доступной до твёрдых пределов. Но во сне эти пределы располагались не на
узких полосках кожи между чулками и трусиками, а где-то в другом измерении.
По сути, это были платонические сны: в них было очень много Алиного тела,
но тело очень мало значило в этих снах. Граница была на невидимой линии,
соединяющей взгляды, и эту границу между "рядом" и "вместе", между "я с
тобой" и "мы" было невозможно переступить.
И не нужно. И слава Богу, что она была - эта граница, дарующая Илье
покой и благость НЕ-слияния. Не унижаясь до владычества и не унижая до
покорности, он мог раствориться. Он мог подарить себя и остаться собой.
Куманга бесполезно и ровно сияла своим серым блеском, а тяжесть ответного
дара (удара!) ощущал лишь барьер таможни.
Просыпаясь, он был благодарен своей однокласснице Але Гриневич и знал,
что сможет смотреть на неё без малейшей неловкости за то, что было во сне.
В обыкновенных кошмарах - когда он трусливо топтался по исходящей
п`отом брусчатке горячего города, или когда, избегая встречаться глазами,
нависал над грудями и ляжками очередных вожделений, или когда, изрекая
правильные слова, вдруг до мертвящего страха сомневался в их
правильности, - в обыкновенных кошмарах не было ни границ, ни барьеров
между ним и другими. Потому что при столкновении взглядов любой барьер
истончался и таял в устрашающих высверках серого блеска. Полоска зловещего
света в ладони Ильи, вдруг отвердев, обрастала холодным венчиком искр. Одна
за другой они отрывались от куманги, устремлялись по взгляду Ильи, мечась
вместе с ним, натыкались на стены и разочарованно гасли.
Лишь когда угасала последняя, можно было перевести дух, исподтишка
оглядеться и продолжить бессмысленный путь.
Или глупую речь.
Или стыдное наслаждение...
До восемнадцати лет это было с ним только в кошмарах. И лишь
одноклассница Аля Гриневич - сероглазая егоза и насмешница в немыслимо