"Михаил Константинович Розенфельд. Ущелье алмасов (Приключенческая повесть) " - читать интересную книгу автора

занятием. Стоя на коленях, изгибаясь перед осколком зеркала, профессор,
ворочая шеей, прилаживал воротник и туго повязывал галстук.
- К чему это, профессор? - поразился геолог. - В степи?..
Джамбон оглянулся и многозначительно прошептал:
- Среди нас дама.
С восходом солнца двинулись в путь два автомобиля. Граня сидела, опустив
голову, стараясь не встречаться взглядом с Висковским, зато Телятников
чувствовал себя превосходно.

* * *

На следующий день трава постепенно уступила мёртвому пространству,
мелкому гравию, и Джамбон, завидев на горизонте осыпающиеся бугры, похожие
на горбы лежащих верблюдов, провозгласил:
- Прощайтесь, друзья, с благодатными травами. Конец Цао-ди! Древние
китайцы, - разъяснил он, - называли страну монголов Цао-ди - Травяная
земля.
Голые, потрескавшиеся плиты отсвечивают на солнце, искрятся волнистые
песчаные дюны. Но вот пейзаж резко переменился, и камни затерялись в
глубоких сыпучих песках. Неподвижные пышные белые облака, словно изнывая от
зноя, стояли над жёлтыми барханами. Час от часу путь становился трудней. И в
жаре, достигавшей шестидесяти градусов, все выходили из застрявшего в дюнах
автомобиля. Телятников оставлял свой "додж" и помогал Висковскому
подталкивать тяжёлый "бьюик". Джамбон в таких случаях выскакивал на ходу и,
не выпуская из руки трости и сжимая маленькие кулаки, надув щеки, изо всех
сил толкал и толкал машину.
В течение четырёх дней путешественники, против ожидания, успешно
проехали четыреста пятьдесят километров.
Однажды перед заходом солнца профессор, пытливо изучавший карту,
внезапно приказал Ли Чану свернуть на восток. Висковский не возражал,
терпеливо ожидая разъяснения причины отклонения с пути. В сумерках среди
песков показались каменные валуны.
- Любезный мой друг, вы простите старика, - сказал Джамбон, - но было
бы неслыханным преступлением не посетить мировых памятников...
Джамбон, виновато пряча глаза, слез с машины и отправился к камням.
Висковский и Телятников последовали за ним. Как и следовало ожидать, на
камнях оказались древние надписи.
- Бичик! Письмена! - восхищённо воскликнул профессор.
На этот раз и Висковский с Телятниковым пришли в изумление. По гладким
глыбам камней извивались настолько чёткие письмена, что, глядя на них,
казалось, будто вчера их высек острый резец.
- Здесь в 1624 году, - объявил Джамбон, - князь и поэт Цокто-Тайчи
диктовал свои мысли, настроения, и слова его выбили на камнях. Он вспоминал
воспитавшую его женщину Холовуту и, из далёкого похода выражая ей свои
чувства, повелел на века надписать на камнях следующее. - И Джамбон с
пафосом прочёл то, что было вырезано на камнях: - "В год белой курицы,
осенью 21-го числа первой осенней луны, Цокто-Тайчи выехал на своём
могущественном коне на гору, что на северной стороне Цецерлика, Хангайского
хребта. Он поднялся на вершину и стал обозревать... Посмотрел на восток и
опечалился и, плача, произнёс..."