"Лилиана Розанова. В этот исторический день..." - читать интересную книгу автора

особые марши, которые- передают по утрам Первого мая или Седьмого ноября и
от которых празднично становится на душе.
Дед поднялся по возможности быстро и, распахнув дверь, вышел на балкон.
Пахло хвоей и морем.
Солнечные лучи, застряв в сизых верхушках сосен, стояли неподвижно;
тени стволов, расчертив площадку перед домом и сломавшись на балконной
ограде, лежали под ногами у Деда.
Балкон кольцом опоясывал дом: окна всех комнат выходили на него. По
обыкновению окна были открыты, но комнаты пусты: внуки, правнуки, внучатые и
правнучатые племянники Деда профессии имели бродяжьи - вечно они скитались в
экспедициях, ездили по командировкам, ставили недельные опыты, дежурили по
суткам, - дом месяцами стоял полупустой - бог знает, что за дом!
Постоянными жильцами были в нем лишь Дед и Юнна, или, как звали ее
приятели, Юнка, шестнадцати лет. Родственные узы, связывающие их друг с
другом, были сложны и громоздки, - Дед без долгого раздумья и сказать бы не
смог, кем она ему доводится, - впрочем, что за дело, он любил ее, только
имени ее не мог взять в толк и называл ее Юнгой.
Обычно в это время Юнга еще спала; и, проходя балконом мимо ее окна,
Дед ухватился за ограду и пошел крадучись, на цыпочках, - но сегодня, в
красных трусах и лифчике, она крутилась уже на свисающих с потолка кольцах -
рыжая гривка билась вокруг головы.
- Дед! - крикнула она, соскочив. - Проснулся, Дед? Ну, поехали? Ну,
полетели? Я только в парикмахерскую, быстренько, раз-два. Пока очереди нет.
Она была вся коричневая, рыжая, пропитанная солнцем.
- Нельзя же в таком виде - в Москву, - говорила она, дыша горячо и
быстро. - ИХ встречать - с такими глазами! Неприлично! - Она вытаращила
глаза и похлопала ресницами.
Глаза у нее были красивые - серо-зеленые, как сосновые иголки, но
теперь, оказывается, таких не носили, а носили лиловые, особенно в Москве.
Пока она одевалась, Дед, вздыхая, что не поспеет сготовить горячего, достал
из холодильника вощеные пакетики с молоком, облепиховым соком и яичными
желтками, вылил в кастрюльку и включил моторчик.
На кухню Юнга забежала уже в параде - в белом джемпере с осьминогами,
из-под джемпера чуть виднелись штанишки из блестящей материи, издающей при
ходьбе словно легкий свист.
- Я быстренько, - говорила она между глотками, сидя на столе и
покачивая ногой, - раздва. За нами Пека залетит, знаешь, Пека из
Академгородка? Как раз на Встречу успеем. Он на вертолете четыреста
выжимает!
Оставшись один, Дед с большой бережностью надел гимнастерку, пристегнул
медали и натянул сапоги. Гимнастерке лет было без счету, однако на новую Дед
не соглашался, справедливо полагая, что такой не сошьют, да и не из чего
было шить, не продавали теперь такой материи. Гимнастерка с вечера была
выглажена Юнгой, и сапоги начищены ею, а пуговицы на гимнастерке Дед надраил
сам с помощью зубного порошка "Ванда". Гимнастерку он надевал в
исключительных, торжественных случаях - например, на пионерские сборы.
Пионеры встречали его у подножья сияющих белых лестниц, окружив, с почетом,
медленно вели в залы, полные свиристенья и щебетанья: и Дед гордился,
молодел, оправлял складки под ремнем и вскидывал голову. Говорить он
особенно не умел, выступление его, по Дедовой просьбе, написал один