"Филип Рот. Болезнь Портного " - читать интересную книгу автора

вообразить, что папа грабанул бензоколонку. Но почему тогда она так кричит
на него, что означает эта сцена, зачем эти обвинения и попытки все отрицать?
Откуда взялись эти угрозы, эта брань и нескончаемые потоки слез? Значит, он
действительно совершил что-то очень гадкое - чего, быть может, даже нельзя
простить? Эта сцена застыла в моем мозгу, словно громоздкая мебель, которую
не стронуть с места - вероятно, так оно и было на самом деле. Я вижу, как
Ханна, спрятавшись за мамой, обнимает ее и тихо хнычет. По лицу мамы катятся
крупные слезы, которые, срываясь, падают прямо на линолеум. Она плачет и
одновременно так орет на отца, что у нее вздуваются вены на шее, - мама орет
и на меня, ибо - да-да, припоминаю: так и было - если Ханна прячется за
маминой спиной, то я ищу убежища за спиной обвиняемого. Да нет, это
чистейшей воды фантазия, не так ли? Это какой-то хрестоматийный пример из
медицинской практики, правда? Но нет - это именно мой папа, а не кто-то
другой, бьет кулаком по кухонному столу и орет в ответ:
- Я не делал этого! Это все клевета и ложь!
Постойте-постойте... Погодите минуту... Да ведь это я кричу. Это я -
обвиняемый! А плачет моя мама потому, что мой папа отказывается шлепать меня
по попе, а ведь мама обещала, что он меня отшлепает - "и еще как!", - когда
узнает, какую ужасную вещь я совершил.
Когда провинности мои не слишком велики, мама справляется со мной сама:
ей нужно, как вы помните - я точно говорил об этом, - всего лишь надеть на
меня пальто и галоши (какой тонкий штрих, мама - эти галоши) и запереть меня
вне дома (запереть меня вне дома!). А потом провозгласить из-за двери, что
она отнюдь не собирается впускать меня обратно - так что я вправе начать
новую жизнь; стоит маме проделать эту простенькую и быструю операцию - и я
незамедлительно каюсь, и начинаю просить прощения. Я готов дать письменную
расписку - если мама потребует - в том, что отныне буду стопроцентно хорошим
и честным мальчиком. Только бы меня впустили обратно - туда, где моя
кровать, одежда и холодильник.
Но ежели я провинюсь по-настоящему, ежели я совершу нечто столь
чудовищное, что маме остается лишь воздевать руками к небесам и вопрошать
Господа Всемогущего, чем она так провинилась перед ним и почему Господь
наказал ее таким ребенком, - в таких случаях вершить правосудие призывают
отца. Ибо мама слишком чувствительная, слишком добрая натура, чтобы решиться
на телесное наказание:
- Мне так больно, - слышу я мамино признание тете Кларе, - мне даже
больнее, чем ему. Такая уж я уродилась. Не могу я этого сделать - и все!
Ах, бедная мамочка.
Но погодите - что тут, в конце концов, происходит? Конечно, доктор...
Конечно, разберемся... Уж мы-то, два умных еврейских мальчика... Совершено
ужасное преступление, и совершили его либо папа, либо я. Иными словами,
преступником является один из двоих членов семьи, обладающих пенисом.
Отлично. Уже хорошо. Теперь: это папа трахнул свою шиксу-кассиршу, или это я
съел шоколадный пудинг моей сестры?
Понимаете, она не стала есть его во время обеда, но решила, очевидно,
съесть его перед сном. Господи, откуда мне было знать об этом, Ханна? До
изящных ли манер голодному человеку? Мне восемь лет, и я обожаю шоколадный
пудинг. Стоило мне увидеть поблескивающий шоколадной глазурью кусок пудинга
в холодильнике - и я уже не владел собой. Более того, я думал, что этот
кусок остался уже после того, как все съели свою порцию пудинга! И это