"Игорь Росоховатский. Триумф "каскадеров" (Авт.сб. "Понять другого")" - читать интересную книгу автора

внутренним миром человека через призмы, и у каждого они свои, особые.
Может быть, в этом и состоит предназначение человека - пропуская природу
через свои призмы, не только осмысливать ее, но и делать оригинальнее,
наполнять своим видением, создавать все новые варианты действительности,
своими сравнениями и ассоциациями обогащать ее... Когда-то я вносил в
природу по-своему изломанные линии, свои смеси оттенков, измененные - как
в комнате смеха - образы, новые сюжеты...
Я вспомнил, как писал портрет одного ученого. У него было очень обычное
лицо с редкими бровями, невысоким лбом и тонкими злыми губами. Это был
ответственный заказ. Но я старался не только ради заказа. Мне рассказали о
работах этого человека в области волновой оптики. Он разработал теорию,
согласно которой организмы обмениваются биоволнами. Этот человек был не
только крупным специалистом в своей области науки, но и выдающимся
философом. Он вторгался своим воображением в святая святых природы. Я
хотел написать его как можно зримее и символичнее, но портрет не
получался. Я посмотрел уже и фильм об этом человеке, узнал об его
общественной деятельности, о том, что в молодости он служил в
погранвойсках, был отличным солдатом... Я замучил его расспросами,
усаживал перед окном и так и этак: чтобы свет падал на лоб, на глаза.
Иногда мне казалось, что и поза найдена, и выражение схвачено. Но на
холсте получался не живой человек, а его бесстрастная фотокарточка. Были
те же глаза и брови, и губы, и каждая морщинка была выписана, и все
пропорции соблюдены, и все оттенки переданы. А в целом - словно щелкнул
объектом фотоаппарата, запечатлев на пленке лишь то, что принесли в данный
момент лучи света. Получилось правдоподобие, а не правда, - лицо не
оживало, как не оживает в колбе сам по себе полный набор аминокислот,
составляющих живую клетку.
Мы оба - и он, и я - устали до изнеможения. И однажды, когда он
неслышно ушел, а я уснул в своей мастерской, увидел его во сне. Он кричал:
"Сколько можно терзать меня?! Я ведь живой человек!" Как сказал бы поэт,
"лик его был ужасен", - и все же это был он.
Тогда-то, во сне, я понял, что надо делать, и, проснувшись, принялся
лихорадочно набрасывать эскиз. Я сместил тень на нижнюю часть лица, и
темные губы на холсте зашевелились нетерпеливо и властно. Я изменил
пропорции, - и огромный лоб выплыл из полумглы, как белый корабль, и
морщины на нем стали письменами, рассказывающими о замыслах; и глубоко
посаженные, вовсе, не как у взаправдашнего, глаза "ушли в себя" - и
появился ЕГО живой взгляд.
С той поры прошло много лет. И вот теперь подумалось: так, может быть,
тот мир, который я видел во время кажущейся моей болезни, и был истинным,
и люди - великаны и карлики - верно передавали соотношение и расстановку в
нем? Если это так, то выходит, что припадки были благодатны? А теперь я
излечился от самого себя, от видения истинного мира, от прозрения. Не зря
же под увеличительным стеклом микроскопа мы видим истину, скрытую от
нормального глаза, и не зря человек, обладающий микроскопическим зрением,
мог бы показаться окружающим людям психически больным, так же, как казался
ненормальным зрячий в уэллсовской "Стране слепых". Может быть, тогда, во
время моей мнимой болезни, я и был по-настоящему ЗРЯЧИМ, и так называемые
цветные кошмары отражали суть мира, а я проникал в сущность предметов и
людей и мог быть художником, творцом? А теперь я обречен на _нормальное