"Игорь Росоховатский. Утраченное звено (Авт.сб. "Утраченное звено")" - читать интересную книгу автора

в сторону, швырнула на пластиковую перегородку, вдавила в нее. Лопалась
пластмасса, металл закручивало спиралями, как бумажные ленты. Хрустели
кости, и я понимал, что это мои собственные. Как сказал бы Борис, других у
меня не будет. Но и тогда - помню отчетливо - я успел подумать и
порадоваться, что в кресле второго бортинженера нет на этот раз Глеба.
Впервые с тех пор, как он начал летать на "Омеге", он не был со мной в
одном экипаже. Это мое самое большое утешение.
А Борис? Он был верным другом. Другого такого у меня не будет...
Почему я думаю о нем в прошедшем времени?
И опять вместе со сладко-тошнотворным туманом, окутывающим мозг,
возвращается бессмысленная надежда на то, что происшедшее, непоправимое,
мне только почудилось. Я чувствую, как губы складываются в дурацкую
усмешку. И только громада корабля высится непререкаемой реальностью. Если,
конечно, глаза не лгут...
Мне становится по-настоящему страшно за свой рассудок. Дошло до того,
что я перестал доверять собственному зрению. А светофильтры скафандра? И
они лгут?
Собираю волю в кулак, говорю себе: "Авария произошла на самом деле. Ты,
Подольский Матвей, бортинженер, космонавт первого класса, находишься рядом
с кораблем, в котором остался весь его экипаж. Кроме тебя, все мертвы".
Теперь я вспоминаю, что в корабле остались аккумуляторы, лекарства,
установки для производства пищи - все, что крайне необходимо человеку для
жизни. Меня знобит от предчувствия скорой гибели и, ужасаясь, я
одновременно радуюсь своему ужасу, потому что он свидетельствует: могу
предвидеть, рассуждаю правильно - значит, в своем уме. Скоро иссякнет
запас воздушной смеси и энергии для подогрева скафандра, истощится
запасной ранец, и я останусь с космосом один на один. Он раздавит меня и
не заметит.
Подобные беспомощность и отчаяние я пережил в детстве, когда
перевернулась лодка. Я, только что игравший в неустрашимого Колумба,
барахтался в ледяной воде, как котенок, бил по ней изо всех сил руками и
ногами, пытался столкнуть ее от себя, вопил, с остервенением выплевывал
воду, звал на помощь. Там было кого звать - были родители, товарищи,
просто знакомые и незнакомые люди. Да и враждебная - на некоторое время -
среда была хорошо знакомой. Я знал, что с волной надо бороться, что
течение удается преодолеть. Как я мечтал поскорей стать взрослым,
научиться плавать и ничего не бояться!
А теперь, когда я набрался опыта, закалился, то встретился со средой,
перед которой стал более беспомощным, чем младенец.
Большие колючие звезды смотрят мимо меня. Им нет до меня никакого дела.
Беспощадные звезды на черном небе, как на картине абстракциониста. Мне
кажется, что лучи одной из них вытягиваются - невольно пытаюсь вжать
голову в плечи, будто звездный выброс может мгновенно достичь меня.
Чернота неба все больше бледнеет, размывается, с одного края
подсвечивается сине-багровым спиртовым пламенем - там готовится взойти
местное светило. Приборы корабля доносили нам, что его корпускулярное
излучение в семь раз жестче излучения Солнца в спокойный год. Здесь нет
атмосферы, и я знаю, что оно уже вторгается в меня даже сквозь трехслойную
оболочку скафандра, начиненную поглотителями. Часа через три-четыре оно
достигнет убойной силы...