"Анатолий Ромов. При невыясненных обстоятельствах (Сб. "Поединок" 1982)" - читать интересную книгу автора

щетку; все это пойдет на полочку в ванную.
Неторопливо разбирая вещи, раскладывая на тахте мелочь, Ровнин
наконец добрался до дна сумки.
Там, завернутые в куски плотной синей байки, лежали рядом два самых
главных предмета - оружие Ровнина: пистолет и короткий многозарядный
автомат, выданный ему всего несколько дней назад для участия в этой
операции. Про себя Ровнин называл его "Малыш". Каждую деталь "Малыша" он
помнил, знал наизусть все сочленения автомата, так, будто это был некий
предмет домашнего обихода, который он мог собрать и разобрать даже ночью,
с закрытыми глазами.
Из двух свертков Ровнин достал тот, что подлиннее. Развернул байку.
Тусклый, негусто, но хорошо смазанный автомат надежно темнел перед ним на
куске синей ткани. Да, этот автомат в его глазах выглядел сейчас чуть ли
не живым существом. "Малыш, - подумал Ровнин, - Малыш. Малыш". Куда же его
положить? Пистолет, ясное дело, вполне можно и нужно носить с собой, но
автомат? Оставить в сумке? В прихожей? Нет, нельзя. Прихожая для таких
вещей довольно уязвимое место. Конечно, он сегодня же врежет в дверь
квартиры новый замок, но все-таки. В ванной? В туалете? В туалете. Нет. В
туалете глупо. На кухне? Но где? Нет, и кухня не подходит. Остается одно:
в комнате. Где же в комнате? Ровнин огляделся. Два кресла. Журнальный
столик. Книжный шкаф. Книжный шкаф? А что, вполне. Автомат идеально ляжет
там. На нижней полке, как раз за Куприным. Правда, на нижней полке нет
замка, а если он положит туда автомат, замок нужен. Замок или запор.
Впрочем, запор, скрытый и надежный запор, легко можно сделать самому при
помощи обыкновенного металлического гвоздя. Итак, решено, шкаф. Это удобно
всем, и даже хозяевам, которые когда-то вернутся. Аккуратно сделанный
запор никому не помешает.
Ровнин не торопясь завернул автомат в тряпку. Так же не торопясь
выдвинул крышку нижнего отделения в шкафу. Вытащил восемь томов Куприна.
Положил книги на пол. Всмотрелся. Освободившееся пространство как раз
подходило по длине. Ровнин взял сверток с автоматом, примерил, вложил в
образовавшуюся нишу. Вынул - и положил снова. Убедившись, что автомат
лежит на полке хорошо, стал не спеша заставлять его книгами, ставя книги
друг к другу точно и тщательно, каждый раз аккуратно подравнивая корешки.
Закончив, опустил крышку. Осмотрел нижнюю полку. Полка широкая, зазор
перед стеклом остался, и никто не подумает, что за книгами что-то лежит.
Теперь осталось только сделать скрытый запор. И все - не подкопаешься.
Ровнин сел в кресло, взял трубку телефона. И снова в его голове
возникла абракадабра. Только теперь она звучала не как скандирование, а
как нервные, странные, наполненные мало кому понятным смыслом стихи:

Ше приз кор, если инт бэ,
То туп исп, ул некр тих,
Выезды 25 VIII ул гог оживл,
80 тэ, 2 че, ул мар оч ож...

Ровнин крутанул диск. (50-12-12.) И скандирование и стихи давно уже
имели для него четкий и простой смысл. В этих стихах и в этом
скандировании мучился, страдал, размышлял Лешка Евстифеев. Да и сейчас,
уже мертвый, Лешка продолжал мучиться, страдать и размышлять. И он,