"Владимир Романовский. В постели с Президентом" - читать интересную книгу автора

говорите глупости! Вы что, серьезно думаете, что я люблю бокс? Это что -
шутка такая? Я ведь интеллектуальная девушка. Я - пресловутый синий чулок,
классический тип старой девы. Я ничего не знаю о боксе, бейсболе или там, не
знаю, хоккее. Не я. Не мое. Любимое времяпровождение у меня - хороший секс,
и чтобы после этого кретин спал рядом и не очень храпел, а я подкладываю под
спину подушку и читаю что-нибудь захватывающее. Бальзак мне нравится
последнее время, но это мимолетное увлечение, вообще-то, а любимый мой
писатель - Стендаль. Представляете себе.
Моим первым языком был французский. Никто во всем дурном нашем доме не
говорил со мной, кроме гувернантки. Гувернантка была дура. Бедная,
несчастная дура. Я вычислила, что она дура, когда мне было три года. Она мне
нравилась, поэтому я не очень ее шантажировала. Тем не менее, я ей дала
понять, что к чему. После чего могла делать что хотела. Я ее напугала, но
она меня за это не возненавидела. Она по натуре была податливая, тип
женщины, которая все ждет, чтобы кто-то пришел и начал ею командовать. Таких
женщин много. Уйти она не могла - от такой зарплаты не уходят, сколько ей
платили в нашем доме. Средней руки менеджер убил бы за такую зарплату.
Хорошо иметь деньги.
Ну так вот - явился он. Он. Боксер. Будущий чемпион в тяжелом весе.
Большой мужчина с застенчивой улыбкой. Он тогда еще не привык, что он
знаменитость - и было забавно. Его представили оперному певцу, и видно было,
что он, боксер, плохо себе представляет, что это такое - оперное пение, но
он все равно затрепетал весь. Я думала, что оперный певец будет по боксеру с
ума потом сходить, и удивилась, когда поняла, что это не так. Позже я
выяснила, что оперный певец - не гомосексуалист.
А вот я - точно начала сходить по нему с ума. Можете сказать, что у
меня не все дома, может так оно и есть, но, знаете что, если бы я так за ним
не увивалась весь тот вечер, сестра моя наверняка бы его вообще не заметила.
Как только она углядела, что у меня звезды в глазах, на лице бледность, и
так далее - так тут же и вмешалась, и отодвинула меня плечом. И взяла
контроль в свои руки. И провела несколько дней, развалясь в кресле, в
пижаме, с запястьем на бледном лбу, и лакала один бренди за другим, и
театрально страдала. А потом боксер позвонил. Ей. Не мне. Ей. Они начали
встречаться. Он приезжал в этой его, ну, знаете, роскошной якобы машине,
было забавно, он очень хотел произвести впечатление, но не знал как, и он
отказывался подниматься наверх, и ждал ее у входа - вот почему мне не
удалось пихнуть под заднее сидение микрофон. Они шли развлекаться, а я
яростно читала Стендаля или смотрела видеозапись какого-то балета, или
терроризировала прислугу.
Время от времени она проводила ночь у него. Наши родители были в ужасе.
Их друзья наслаждались всем этим, конечно же, хихикая и сплетничая. В конце
концов сестра моя вышла за него замуж, и при этом выглядела мужественной,
страдающей за незнающую преград любовь, наплевав якобы на классовые и
расовые различия, и прочее, и прочее. Мама и папа смирились с неизбежным.
Счастливыми их это, понятно, не сделало.
После свадьбы родители наши потеряли дар речи месяца на три. Нил,
дорогой наш братик, великий человек, студент Оксфорда, нанося ежегодный
визит, схватил Илэйн за локоток и сказал ей, "Вот что, сестренка, скажу тебе
только одно, но важное - ты, э, на своего пугилиста любуйся по телевизору,
сколько влезет, но никогда, слышишь, никогда, гадина, [непеч., непеч.,