"Владимир Романовский. В постели с Президентом" - читать интересную книгу автора

их гости - они просто хамоватые нувориши, ну и конечно несколько жалких
разорившихся голубокровных наличествует, с разговорами сю-сю. Я как заходила
в гостиную, так сразу взгляды, глаза закатывают - ах, неужели это опять злая
маленькая толстая Гвен.
Мои глупые родители назвали меня Гвендолин. В мудрости бесконечной и
желании приобщиться к высшим слоям общества - думали, что это имя ужасно
снобистское и британское. Да, как же. Моей сестре дают все, и везет ей во
всем - три ребенка в семье, и только у нее имя нормальное. Илэйн. Ну, может
простоватое. Убила бы, чтобы иметь такое имя. Непретенциозное. Скромное.
Данное в обычном, простительном невежестве первому ребенку.
Когда я думаю о том вечере... Был званый обед, и группа дрессированных
знаменитостей присутствовала в доме. Мои родители выбирают только тех
знаменитостей, которые мягкие и стеснительные. Они никогда не пригласят
кого-нибудь, кому нужно будет потом колоть транквилизатор посреди веселья,
чтоб дом не разнес. Поэтому все эти их званые обеды и вечеринки скучные,
несмотря на то, что если бы кто-нибудь узнал, сколько все эти угощения и
приглашения и музыка стоят моему наивному отцу, была бы революция. Так или
иначе, был на той вечеринке самодовольный оперный певец, толстый но
обходительный, и еще был претенциозный псевдо-поэт, и какая-то корова из
кино, которую все обожают, имени я не помню. И был - он. Да. Он - прибыл.
Это нужно было видеть. Несмотря на глупый богатый костюм (то бишь
костюм, являющийся костюмом богатого человека в представлении
простолюдина) - очевидно было, что тело у него идеальное. Широкие плечи,
крепкие запястья, хорошая талия. Длинные ноги.
Черты лица - удивительные у него. Ну, это вы и сами знаете - его
фотографии нынче на обложках всех спортивных публикаций, он - их лицо
теперь. Наконец-то нашелся боксер, чье присутствие никого не пугает, и чья
речь никого не стесняет.
Знаете, моя сестра может сколько угодно притворяться, может улыбаться и
целовать меня и делиться со мной своими дурацкими тайнами и просить у меня
совета (я ведь умная), но все это - фальшь. В глубине души инфернальная
свинья знает, что соперничество продолжается, и она всегда счастлива, когда
у меня дела плохи. Она думает, что я об этом не догадываюсь. Она думает, что
я не знаю, что меня из-за нее чуть не выперли из Принстона за курение
марихуаны, уже после того, как она там получила диплом. У меня записи
разговоров есть - всех - всех ее подлых подрывных разговоров, где она
сочувственно цокает своим [непеч. ] языком - в кабинете декана, у нас в доме
(два цокающих разговора с папой, семь с мамой, которая все вздыхала
судорожно и плакала и причитала - ах, нет, нет, и прикрывала свои
свеженапомаженные губы хрупкими свеженаманикюренными пальцами), в доме нашей
тетушки (сестренка моя отвела несчастную женщину в кухню поделиться девичьим
секретом, прислуга присутствовала... ага... именно в кухне я и установила
целых три микрофона). Поскольку я знала что происходит, мне удалось принять
превентивные меры. Меня не выперли на год из университета, еще чего. Выперли
декана. Я ведь и его разговоры тоже записывала иногда, на всякий случай.
Столько материала было - я могла закурить джойнт на занятиях, и все бы
занимались своими делами, никто бы слова не сказал. Я весь факультет держала
за яйца - а все почему? Чтобы быть уверенной, что моя большая прекрасная
коротконогая сестра не сунет свой хирургом исправленный клюв в мою жизнь.
Так или иначе - вот он, пришел, он, на вечеринку. Суаре. Так, ладно, не