"Владимир Романовский. Богатая белая стерва" - читать интересную книгу автора

что его пригласили. Он намеревался наставлять всех этих молокососов, чтобы
они были терпеливы и поумерили надменность, и трудились усердно над своими
[непеч. ] проектами, от которых мир вскоре получит неимоверную пользу,
возможно прямо в следующий четверг, и так далее. Так что мама взяла меня с
собой. В смысле, папа не так много получал, несмотря на старшинство в этой
его лаборатории, так что маме приходилось подрабатывать, дабы оплатить
всякое разное, в том числе еду и одежду своих драгоценных сыновей, моего
брата и вашего покорного слуги.
Я был обычный среднеклассовый черный ребенок из района Нью-Йоркского
Университета и для своего возраста имел вполне достойный лексикон, больше
двухсот слов, а также чувство юмора. Так что я не был особенно, типа,
ошарашен видом загородного особняка.
Ну, что сказать - это был действительно серьезный такой викторианского
стиля сарай-вагон, из известняка и, тут и там, мрамора, сооруженный в
середине девятнадцатого столетия, с большим количеством лишнего пространства
внутри, с толстыми стенами и высокими окнами, и все такое. Вещь, которая
меня действительно поразила - концертный рояль в одном из помещений. Честно.
Я не знаю, почему он меня поразил. Но поразил. Не шучу.
В доме никого не было, кроме меня, мамы и дворецкого по имени Эммерих -
длинного, тощего, недоброго, стареющего, опытного профессионала с тонкими
губами и ироническим отношением к людям, так что весь особняк был в моем
распоряжении, ура. И, знаете, я был пацан, не то, чтобы очень балованный, но
вполне распущенный. Я запросто трогал все, что видел грязными пальцами, и
включал пожарную тревогу и останавливал лифты, нажимая на красную кнопку, и
так далее, но в этом концертном рояле я почувствовал достойного противника.
Сам вид рояля произвел на меня неизгладимое впечатление. Я боялся к нему
приблизиться. Я неплохо понял, какая у этого чудовища функция, я и до этого
видел рояли в своей жизни, но вот - стоял я столбом и смотрел на него с
расстояния в десять футов. Рояль был очень большой, блестящий и очень
черный - настоящий концертный Стайнуэй, как я знаю сейчас.
Так или иначе, стоял я, стало быть, и таращился на рояль как дурак, и
вдруг хозяйка особняка прибыла на машине, с другом, и мама быстро прочесала
все помещения и, найдя меня наконец, гордость свою и радость, выдернула эту
радость из фортепианного помещения очень грубо, за предплечье, и поволокла
меня в кабинет. Она велела мне застыть и не двигаться, а то она меня
разорвет на две части и проломит мне башку. Затем она вышла на газон -
поприветствовать хозяйку и спросить, не надо ли ей, хозяйке, чего - ну,
типа, не знаю, туфлю ей не поцеловать ли, или еще чего.
Я скучал в кабинете. В конце концов я вышел и стал слоняться бесцельно
по особняку, а потом случилось то, что сделало меня... нет, не идиотом...
Произошло нечто важное. Я услышал музыку.
Я, конечно же, и до этого слышал, как играет рояль, в особенности
старый джаз, который мой отец (у него нет слуха) включает каждый раз, когда
в квартире гости, или когда ему нужно дать маме понять, что настроен он
нынче романтически. И еще я слышал Шопена и Шуманна - несколько раз, а
только все это меня как-то не задевало. Это, конечно, банально, но думаю,
что выражение "классическая музыка" ассоциировалось у меня тогда в основном
со старыми мультфильмами по телевизору.