"Виталий Евгеньевич Романов. Arachnida Time" - читать интересную книгу автора

Вообще-то можно, но на моем месте стал бы курить только полный идиот.
Окончательный. Наверно, я таковым и являюсь. Кто же еще рискнул бы залезть в
Банку?! Только такой болван как ты, Карл. Мать вашу, и как только я
согласился на этот глупый эксперимент?!
Я встал и закурил. Руки дрожали и были непривычно мокрыми, поэтому
сигарета в ладони стала скользкой, расползающейся. Противной. Я все равно
затянулся. Волна крупной дрожи пробила мое тело. Я встряхнулся, как пес,
вылезающий из холодной воды, и открыл стеклянную дверь на балкон. Подвинул
стул и сел перед черным прямоугольником ночи, вытягивая ноги наружу, на
перила.
Так-то вот, Карл. Ты влез в дурную игру. Хотя еще можно выйти из нее. Я
представил, как утром скажу свое решение организаторам "моего турне", и их
лица при этом. У меня еще есть 14 часов, чтобы отказаться - по контракту. Но
если я откажусь теперь, после стольких ослепительных интервью,
пресс-конференций, такой рекламной подготовки и трехмесячных тренировок -
все отвернутся от меня. Деньги пропадут, все-все пропадет. Тогда моя карьера
журналиста будет закончена. Моя жизнь будет закончена. Кто станет держать в
редакции неудачника и труса? Кто будет читать репортажи обделавшейся в
последнюю ночь вонючки?! Нет, отказаться я уже не могу. Они все верно
рассчитали. Я уже не откажусь. Лучше было не соглашаться. А сейчас я должен
продержаться еще 14 часов, а потом еще 10 дней, и все. Я должен пойти в
Банку и просто в оговоренное этим контрактом - чертовой бумажкой! - время
выйти оттуда живым. И тогда вся моя дальнейшая жизнь - когда я вернусь,
потом - будет тихой и спокойной, обеспеченной; я больше не стану лезть ни в
какие переделки, я куплю себе маленький домик на берегу моря, и мы с
Каролиной будем жить в нем уютно и долго. Я стану загорать и купаться, и
временами давать интервью за большие-большие деньги. Моим именем будут
называть зубные порошки и бюстгальтеры, или черт знает что еще, это неважно,
только бы мне вернуться. Вернуться. Спокойно дожить эти четырнадцать часов и
еще потом десять дней. И все. Разве это много, если потом пятьдесят, может и
больше, лет сплошного счастья? Разве это большая плата?
Почему я так боюсь?
Я помню свой страх в детстве, когда по глупости заплыл в море слишком
далеко и вдруг понял, что мне уже не справиться с течением, и оно уносит
меня все дальше и дальше в открытый океан.
Я помню, как я боялся вида крови. Дурацкое воображение...
Я помню, как меня призвали в армию, помню гнойное, мрачное, дышащее
испарениями зловонное болото, в котором мы копали окопы, а позднее, когда
стало ясно, что все не так просто, как хотелось нашему правительству и
командованию - мы копали в нем и хлюпающие могилы. Помню джунгли, где с
деревьев свисали ядовитые змеи и тех склизких гадин, что плевались ядом в
глаза, и глаза, наливаясь кровью, лопались, помню мошкару, висящую везде,
как туман по утрам в нашем городе, мошкару, не дающую дышать и сводящую этим
с ума, и взрывы, и резкий визг осколков, и горячий дымящийся ствол в руках,
и новобранца, который оступился и упал в жаркую ряску. Как он кричал! Мы
ничего не смогли сделать - ни вытащить его, ни пристрелить. Он даже не успел
уйти в воду и захлебнуться - так быстро он сварился. И того седого капрала,
что мучился животом, ночью побежал в сортир и долго сидел там. А потом,
умиротворенный, вернулся и лег спать. А наутро наша десантная рота, поднятая
по сигналу высшей тревоги, на БМД въехала в их лагерь и нашла там только