"Ромен Роллан. Николка Персик" - читать интересную книгу автора

по ногам. Она только пуще стала смеяться, но я хохотал еще громче. Вот она,
смеющаяся галльская красавица! Я видел ее черные волосы, полускрывающие лоб,
густые твердые брови, горящие глаза, и губы, горящие еще больше, красные,
как пламя угля, сочные, как спелые сливы, и голую шею, и голые руки, и
решительно скрученную юбку.
- Ты вовремя подоспел, - заметила она. - Все ли ты получил, по крайнего
мере?
Я отвечал:
- Почти все; впрочем, я воды только тогда боюсь, когда она в моем
стакане.
- Входи, - сказала Марфа, - входи, Ной, не взятый волной,
Ной-виноделец.
Вхожу, вижу Глашу в коротком платьице, у прилавка притаившуюся.
- Здравствуй, булочка!
- Бьюсь об заклад, - сказала Марфа, - что я знаю, почему ты так рано
дом свой покинул.
- Ты не можешь проиграть. Ты хорошо знаешь причину, она тебя вскормила.
- Так, значит, - мать? - Вестимо!
- Как трусливы мужчины!
Как раз входил Флоридор, и это словцо ему брызнуло прямо в лицо. Он
насупился. Я же сказал:
- Это мне предназначено. Не обижайся, друг.
- Есть и для двух, - сказала она. - Раздели, не жадничай. Тот все
хранил вид задетого достоинства. Он истинный мещанин. Он не допускает, чтобы
могли смеяться над ним; и когда видит нас вместе, он косится, наблюдает,
пытливый и подозрительный, стараясь угадать, какие слова выйдут из наших
смеющихся уст.
Бедные мы простаки! Как нас чернят! Я сказал бесхитростно:
- Ты шутишь, Марфа; я знаю, что Флоридор хозяин в доме своем. Он не
раздавлен, как я, под чужим башмаком.
Его Флоридориха кротка, скромна, безвольна, безмолвна, послушна, добра.
Она унаследовала от своего бедного, забитого отца эту робость
и
покорность...
- Долго ли ты еще будешь смеяться над людьми, - заметила Марфа,
которая, опустившись на колени, снова принялась тереть (я же тебя, я же
тебя, тру, тру поутру), тереть стекла и половицы с яростной радостью.
Она работала, я глядел на нее, - и мы оба между тем вели и трезвые и
резвые речи. А в дальнем углу лавки, которую Марфа наполняла движением,
бодрым разговором, всей крепкой жизнью своей, - притаился сумрачный
Флоридор, ужаленный, накрахмаленный. Он в нашем обществе никогда не
чувствует себя свободным. Сырые словечки, полнокровные галльские шутки
коробят его, оскорбляют в нем чувство достоинства. Он не может понять
жизнерадостных. Сам он маленький, бледненький, худенький, хмурый; он любит
жаловаться по всякому поводу. Его шея куриная была полотенцем обвернута, он
казался встревоженным, глаза его бегали.
Наконец он сказал: - Мы здесь на ветру, словно на башне стоим. Все окна
открыты. Марфа, не переставая тереть, отвечала:
- Что же делать, мне душно. Флоридор попробовал было устоять, но
не