"Ромен Роллан. Кола Брюньон" - читать интересную книгу авторапруд), я стал ее мужем. С тех пор она моя, добродетель у меня в доме. А
она, она мстит, милое создание. За что? За то, что любила меня. Она меня бесит; ей, во всяком случае, хотелось бы меня взбесить; но не тут-то бы- ло: я слишком ценю свой покой и не настолько глуп, чтобы из-за слов огорчаться хоть на грош. Идет дождь - пусть идет. Гремит гром - пою на весь дом. И, когда она орет, я смеюсь во весь рот. Почему бы ей не орать? Разве я собираюсь ей мешать, этой женщине? Я ей смерти не желаю. Завел жену - забудь тишину. Пускай себе тянет свою песенку, я буду тя- нуть свою. Коль скоро она не делает попыток заткнуть мне клюв (она и не покушается, она знает, к чему бы это привело), пусть себе чирикает: у всякого своя музыка. Впрочем, в лад ли звучат наши инструменты, или не в лад, мы, как-ни- как, исполнили с их помощью несколько недурных вещиц: дочку и четырех молодцов. Народ все прочный, хорошо слаженный; я не жалел материала и труда. Однако единственная из всего выводка, в ком я вполне узнаю свое семя, - это моя плутовка Мартинка, моя дочка, скотинка! Немалого стоило мне мужества довести ее до замужества! Ух, наконец-то она угомонилась!.. Полагаться на это не очень-то следует; но теперь мое дело сторона. До- вольно я стерег и берег. Теперь моему зятю черед стеречь. Флоримон, пе- карь, охраняй свою печь!.. Мы всегда спорим, всякий раз как встретимся; но ни с кем мы так не ладим, как друг с другом. Славная девушка, рассу- дительная даже в своих сумасбродствах, и честная, но только честностью веселой: потому что для нее худший из пороков - это то, что скучно. Труд ей не страшен: труд-это борьба; борьба-это удовольствие. А она любит жизнь; она знает, что хорошо; как я: это моя кровь. Но только я, пожа- Мальчики удались мне не так. Мать подмешала своего, и тесто скисло: из четырех двое - богомолы, как и она, вдобавок - враждебных толков. Один все время трется среди постных рож, попов, святош; а другой - гуге- нот. Сам не понимаю, как это я высидел этих утят. Третий - солдат, вою- ет, шатается неведомо где. А что касается четвертого, то это - ничто, как есть ничто: мелкий лавочник, безличный, как овца; я зеваю при одной мысли о нем. Я узнаю свое племя только с вилкой в кулаке, когда мы си- дим, все шестеро, за моим столом. За столом их будить не нужно, все ра- ботают дружно; и любо смотреть, когда мы, все шесть, вся дюжина челюс- тей, садимся есть, отправляем куски за обе щеки и спускаем вино на самое дно. После движимости обратимся к дому. Это тоже мое детище. Я его выстро- ил кусок за куском, и даже не раз, а три раза, на берегу ленивого Бевро- на, жирного и зеленого, полного травы, земли и навоза, при въезде в предместье, по ту сторону моста, который, как прилегшая такса, мочит брюхо в воде. Как раз напротив возвышается горделивая и легкая башня святого Мартына, в вышитой юбочке, и цветистый портал, к которому ведут черные и крутые ступени Старого Рима, словно в рай. Моя скорлупка, моя халупка расположена вне стен: так что всякий раз, как с башни завидят на равнине неприятеля, город запирает ворота, и неприятель является ко мне. Хоть я и не прочь покалякать, но без этих гостей я мог бы и обойтись. Чаще всего я ухожу, оставляю ключ под дверью. Но, когда я возвращаюсь, я иной раз не нахожу ни ключа, ни двери: всего-навсего четыре стены. Тогда я отстраиваюсь. Мне говорят: |
|
|