"Виктор Робсман. Царство тьмы (Рассказы и очерки бывшего корреспондента "Известий") [H]" - читать интересную книгу автора

лицом нехорошие гримасы.
- Читай! - продолжал он, подводя меня к огромной черной доске,
висевшей на видном месте, как надгробье; она была вся исписана именами
заклейменных людей.
- Разве это люди! - кричал он, как помешанный; студент находился в
том состоянии экстаза, при котором совершаются светлые подвиги, или темные
преступления.
- Разве это люди! - не унимался он.
- Их надо судить на площади, на открытом месте, чтобы всем было
страшно. Это враги!.. {63}
Тем временем, приводные ремни шумели надо мной, как падающая с гор
вода. Повсюду вздрагивали станки и стонало железо, когда острые резцы
впивались в твердое тело болванок, оставляя на нем незажитые рубцы. Грязно
одетые в поношенные спецовки, рабочие стояли точно прикованные к станкам,
поминутно ругаясь. В их лицах не было живых красок, и при желтом свете лампы
они напоминали мертвецов. Только грязная ругань, раздававшаяся у каждого
станка, как проклятие, возвращала к мысли, что они еще живы. Сквернословили
здесь все, даже малые дети, и без всякой видимой нужды. Что-то грозное и
страшное, похожее на мятеж, слышалось в этих бранных словах.
"Как все здесь несчастны!" - подумал я, когда мы шли вдоль стеклянной
стены, тянувшейся во всю длину этого большого корпуса. Ночь делала ее черной
и плотной, и казалось, что там, за нею уже ничего нет.
Мы проходили мимо груды железного хлама, напоминавшей свалочное место,
в которой копошилась женщина. На ней была спецовка не по росту, в которой
тонуло ее маленькое тело, а голова была повязана платком. Вытащив из под
спуда тяжелый брус, покрытый ржавчиной, как болячкой, она обхватила его
тонкими руками, наваливая главную тяжесть на грудь, и понесла к станку.
Поровнявшись с нами, она отворачивается, но я успел увидеть ее лицо. Это не
женщина, а девочка, ей может быть не больше тринадцати-четырнадцати лет.
{64}
"Почему она здесь?" - думаю я. - "Чья она и ради чего увядает среди
этого ржавого железа, не успев созреть!".
Но я знаю, что жалеть здесь стыдно, меня высмеют здесь за такие
чувства, и, чтобы скрыть их от людей, я вместе со всеми смеюсь, как дьявол
над несчастным ребенком. Она, видимо, ко всему привыкла, но этот
недоброжелательный смех поразил ее; она остановилась на минуту, посмотрела
на нас открытым взглядом ребенка, как будто спрашивая: "что вам от меня
надо?", и вдруг с ее детских губ сорвалась непристойная брань.
И опять всем весело, опять слышится отовсюду этот отвратительный
похотливый смех, оскорбляющий совесть. На шум подоспел дежурный по цеху
парторг.
- Оставьте ее, - говорил он уводя нас от скандала, - оставьте ее, а
не то будет драка...
Он рассказывал о странном характере этой девченки, которая с малых лет
ненавидит мужчин.
Недалеко стоял на дизеле высохший старик, совсем слабый, но видно с
крепкой еще жилой, смотревший за мотором всю жизнь, изо дня в день. Его
руки, лежавшие неподвижно на рычаге, точно приросли к железу, и время от
времени он производил ими одинаковое движение, от чего казалось, что они
являются составной частью этой большой машины. Однако, обернувшись на нас,