"Могила Таме-Тунга" - читать интересную книгу автора (Нефедьев Константин, Болотников Н. Я.)

Глава 1 Происшествие в национальном музее

В кабинете, заставленном чучелами птиц и животных, находились директор музея Элиас Гароди — малоподвижный седеющий мужчина лет шестидесяти и этнограф Жоан — молодой человек с пытливыми глазами и нетерпеливыми жестами. Они рассматривали предмет, лежащий перед ними на столе.

Оказывается, утром в музей пришел какой-то священник и, не назвав ни своего имени, ни прихода, где он служит, передал швейцару сверток. Этот сверток священнослужитель получил от умирающего индейца, которого он исповедовал.

Находка довольно необычная, и священник решил, что она заинтересует работников музея.

Находка была похожа на книгу в толстой кожаной с неровными краями обложке, грубо прошитой жилами. Верхнюю обложку украшал цветок в виде раскрытой человеческой ладони. На задней обложке был изображен круг голубоватого цвета, от которого веером расходились желтые лучи. И цветок, и круг, и лучи были искусно вытканы человеческими волосами разных оттенков. Изнутри обложку сплошь покрывали замысловатые, многократно повторяемые узоры, словно неведомый художник сложил десять перьев в ряд, обмакнул их в разноцветные чернила и одновременно рисовал всеми. Каждый узор был вычерчен черными, синими, красными линиями, и эта густая паутина пестрила в глазах.

Но самое любопытное находилось меж обложек. Это была прямоугольная прозрачная пластинка желтовато-розоватого оттенка. От ее нижнего правого угла расходились тонкие красные прожилки, походившие на изображение разветвленной кровеносной системы какого-то существа. На поверхности пластинки в беспорядке были нанесены какие-то знаки.

— Подобный штрих встречается у индейцев племени чама. Они любят оттенять каждую линию, — заметил Жоан, рассматривая внутренность обложки.

— Чама свойственны ломаные линии, а здесь, как видишь, узор плавный и, пожалуй, больше подходит к индейцам племени кампа.

— Вряд ли. Кампа слишком отсталы, — возразил Жоан.

— Орнамент они могли заимствовать у других племен. А посмотри на рисунок цветка.

Это же копия цветка монстеры, а кампа его боготворят… Стой, Жоан! Я вспомнил, — спохватился профессор Гароди. — В молодости мне встречалась странная ветка неизвестного растения. Но это была не лиана. К сожалению, индеец, который принес эту ветку, не смог толком объяснить, где он ее раздобыл. Так вот: цветы с той ветки, как и цветы монстеры, имели сходство с кистями человеческих рук.

— Какому же из индейских племен могло понравиться редкое растение?

— Над этим стоит подумать, мой друг. Действительно, кому? Индейцы племени гуайкуру любят рисовать рыб, ботокуды — людей, арани — бабочек и цветы…

Жоан взял книгу в руки, приблизил ее к глазам. Случайно его взгляд упал на внутренний узор сбоку, когда рисунок находился параллельно плоскости стола. От удивления Жоан вскрикнул. Узорный орнамент исчез и на его месте проступил другой, неясный, словно размытый водой рисунок. При внимательном рассмотрении можно было увидеть изображение группы нагих людей, окруживших большую стаю птиц и поражавших их стрелами. Жоан повернул обложку и сбоку посмотрел на второй узор. Снова возникла поразительная картина, но еще более размытая. Смутно угадывались фигурки людей, стоящих вокруг конусообразной хижины. В стороне более отчетливо можно было разобрать дерево и привязанного к нему человека.

— Изумительно! — воскликнул Гароди. — Ничего подобного я еще не встречал!

Жоан слегка наклонил обложку, и рисунок исчез. Снова появилась паутина красных и синих линий.

— Что ты скажешь на это, Жоан?

— Постараемся определить, из какого материала изготовлена эта штука! Судя по толщине обложек, это кожа тапира, и значит, с уверенностью можно сказать, что племя индейцев, где находился художник, обитало возле больших водоемов.

Допустим, в северной части страны. Остается узнать, из чего изготовлена эта пластинка. Похоже на стекло, хотя и несколько необычного вида. Меня смущают вот эти разветвления. Не правда ли, рисунок похож на ветвистую молнию? И самое важное, он каким-то образом просвечивает изнутри. Непонятно, как это удалось достигнуть! Что же касается знаков, то, по-моему, это грязь…

— Не будем спешить с выводами! — профессор подошел к шкафу, где хранились инструменты, достал трехгранный напильник. — Посмотрим, что это за стекло… — Он провел напильником по краю пластинки. Послышался неприятный скрежет, и на ладони профессора оказалось несколько металлических крупинок: напильник крошился, в то время как на пластинке не было и царапинки.

Ученых настолько поразило это, что на некоторое время они потеряли дар речи.

Профессор еще раз повторил эксперимент и снова на стекле не осталось и следа, а твердая сталь напильника крошилась, точно сухарь.

— Что за дьявольщина! — не выдержал Жоан. — Твердость алмаза… Но такая форма?..

— Садись, мой друг, давай рассуждать спокойно, — предложил профессор. — Чем мы располагаем? Мы знаем, что индеец, изготовивший эту книгу, жил на севере страны.

Нам известно, что племя, к которому он принадлежал, употребляло для украшений своих изделий волосы побежденных врагов. И эти враги несомненно были белокожие.

Наконец, мы знаем, что племя было довольно высокоразвитым, раз его представители смогли зашифровать свои рисунки столь чудесным образом. О стеклянной пластинке я пока ничего не скажу. Впрочем, стеклянной ли?.. Прежде всего, я хотел бы покопаться в нашем архиве. Последовательность, Жоан, — мать всякого успеха, а ты слишком нетерпелив. Подождем до завтра…

В эту ночь Элиас Гароди не мог заснуть. Он ворочался с боку на бок, прятал голову под подушку, но сон не шел. Профессор встал, начал задумчиво расхаживать по тесной спальне, потом открыл жалюзи и долго сидел у окна, глядя на голубоватые бриллианты созвездия Южного Креста.

Чуть свет профессор Гароди был уже на ногах. Нетерпение, сказывавшееся в его движениях, когда он занимался гимнастикой, не могло изменить порядка, раз и навсегда заведенного в этом доме. Кончив упражнения с гантелями, профессор растер тело каучуковой щеткой и бодрый, подтянутый, словно помолодевший на двадцать лет, явился к завтраку. Может быть, глаза профессора были чуточку краснее обычного, да углубились морщины на лице, но некому было этого заметить.

Профессор Гароди, директор Национального музея в Рио-де-Жанейро, жил бобылем.

Чернокожая служанка, появляющаяся в доме два раза в день, чтобы приготовить завтрак и ужин, равнодушно пожелала «свежего утра» и подала на стол яйцо всмятку, несколько ломтиков ананаса и чашку черного кофе.

После завтрака полагалась десятиминутная прогулка. Сад был невелик: десять шагов в длину и столько же в ширину. Сегодня шаги профессора были чуточку шире обычных, и он несколько раз с нетерпением взглядывал на стрелку карманных часов, двигавшуюся в это утро возмутительно медленно. В четверть девятого он был уже за рулем своего потрепанного «шевроле».

Национальный музей работал с девяти часов утра. Но сегодня Жоан, рассчитывая застать директора в музее раньше, явился, когда часы на памятнике Независимости показывали ровно восемь.

«Скорее у меня вырастет хвост, чем профессор изменит своим привычкам», — с досадой подумал Жоан, узнав, что шеф еще не появлялся. В ожидании профессора молодой ученый прошелся по залам музея. Стекла высоких шкафов, на полках которых размещались всевозможные изделия человеческих рук разных времен, отражали стройную фигуру молодого человека с короткими и жесткими, как щетка, волосами, едва заметными усиками и нервными порывистыми движениями. Единственный сын богатого плантатора из южных штатов, Жоан мог бы беззаботно прожить свою жизнь в кругу семьи и многочисленных слуг. Но любознательного юношу больше привлекали иероглифы на древнем камне, нежели состояние кофейных плантаций.

Началось все с того, что десятилетний Жоан, играя на берегу реки, нашел в песке обломок индейского копья. Находку отнесли в музей и здесь выяснилось, что обломку несколько тысяч лет. Это происшествие настолько поразило впечатлительного мальчика, что все свободное время он копался в земле в поисках новых диковин. Увлечение не прошло бесследно. Жоан решил стать этнографом.

Несколько лет он скрывал от отца, что учится совсем не в сельскохозяйственном колледже, но объяснение все же произошло. Пришлось оставить родительский дом. С дипломом в кармане и надеждой в душе Жоан явился к профессору Гароди, рассказал о размолвке с отцом, и ему вскоре удалось завоевать расположение одного из крупнейших историков страны.

Как ни медлил профессор Гароди, все же в музей он явился на несколько минут раньше обычного, чем поразил швейцара, не помнящего за последние четверть века подобного случая. Увидев Жоана, Гароди приветливо помахал палкой из слонового дерева, такой массивной и тяжелой, что ей без труда можно было бы проломить череп быку.

— Мы ошиблись, Жоан! Иди скорее, мой друг! — закричал профессор с порога. — Мы свирепо ошиблись, — повторил он еще раз в кабинете.

Профессор швырнул палку на шезлонг, стоящий возле окна, и потащил Жоана в смежную комнату.

— Всегда гуляй по утрам, нет ничего полезнее утреннего моциона. Но прежде я тебе покажу одну вещь. Ты несомненно видел ее много раз, но никогда над нею не задумывался…

Комната, где они очутились, сплошь была заставлена старыми, нуждавшимися в реставрации картинами. Профессор осторожно поднял одно полотно, натянутое на подрамник, смахнул носовым платком с него пыль и установил поближе к окну.

— Смотри внимательно, мой друг!

Картина была очень стара. Краски ее потемнели, местами облупились. Но при внимательном рассмотрении можно было разобрать нарисованное. Полуобнаженный юноша атлетического телосложения стоял спиной к дереву. У его ног пылал костер.

Вокруг толпились татуированные индейцы в пестрых одеяниях. Что здесь происходит?

Если казнь, то почему нет стражи? Почему перед обреченным юношей стоит на коленях этот старый индеец, протянувший в отчаянии руки? Почему у всех воинов склонены головы, а женщины в знак печали распустили волосы? Особенно выразительна была фигура юноши. Его гордый взор, преисполненный презрения к мукам, обращен в сторону восходящего солнца…

— Кто создал это, профессор? — спросил Жоан.

— Неизвестно, мой друг! Несомненно одно: человек, написавший это полотно, был талантлив.

— Но что, что он хотел изобразить?

— Ах, Жоан! Я часами просиживал, стараясь понять, что, и вот вчерашняя находка помогла. Посмотри на грудь индейца.

Жоан подошел ближе. Между языками пламени, уже охватившими грудь несчастного, слабо проступал какой-то рисунок.

— Монстера… — прошептал Жоан.

— Да, монстера — удивительный цветок лианы! Да, точно такой, как и нарисован на обложке. А вот конусообразная хижина. Смотри — фигурки людей по кругу. Мы с тобой считали, что самое важное — зашифрованные рисунки. Это не так. Самое важное скрыто вот в этих знаках, которые ты принял за грязь…

Профессор Гароди приложил к прозрачной пластинке линейку.

— В самом деле, они, кажется, расположены по прямой линии! — Линейка опустилась ниже, и снова кажущиеся с виду беспорядочно разбросанные пятна и черточки как бы выстраивались в шеренгу.

— Я догадываюсь, в чем дело, — краснея от волнения, проговорил Жоан, — это… письменность.

— Не совсем точно, но мысль правильная. Это всего лишь часть какого-то письма.

Обрати внимание на толщину корешка… Неправда ли, он слишком толст для одной пластинки?

— Здесь не хватает еще одной такой же прозрачной страницы.

— Правильно, мой друг! Недостающая часть письма находится на другой пластинке.

Если бы у нас она была, мы сложили их вместе и увидели бы полный текст. На это как раз и указывают зашифрованные рисунки. Две прозрачные пластинки нужно держать в определенном положении, тогда половинки письменных знаков совпадут и получится полный знак, а вместе с тем и какая-то вероятная возможность прочесть все письмо. К сожалению, у нас только одна пластинка с нижней половинкой знаков…

Жоан собрался было выразить профессору восхищение его умозаключениями, но тот остановил его жестом.

— Не будем терять времени. Мы или разыщем недостающую страницу или восстановим текст письма по оставшимся знакам. Сейчас я хочу рассказать тебе одну легенду, в основу которой, как и в большинстве легенд, положен исторический факт. Несколько лет назад я пытался раскрыть ее тайну, предпринял даже поиски, но неудачно. Если представится возможность, я непременно их возобновлю… Скажи мне, что слышал ты об индейцах племени лакори?

— Только то, что это племя никогда не существовало, а культуру, которую одно время им приписывали, следует относить к индейцам племени мауги.

— Так вот, все это вовсе не так. Слушай…

Профессор откашлялся, потрогал кончиком пальцев надбровья, как бы проверяя на месте ли мысли, и начал:

— Впервые о мауги я услышал почти сорок лет назад, когда был таким же молодым, как и ты, и участвовал в экспедиции, исследовавшей один из притоков Амазонки реку Мадейру. Это необычайно дикие джунгли, где встретить человека почти невозможно. Индейцы мауги, как ты знаешь, в свое время были полностью уничтожены португальцами, и о них остались лишь легенды и предания. Вот одно из этих преданий я и хочу тебе рассказать. Это, скорее, печальная повесть о вожде древнего племени мауги. Он был рожден во время страшной грозы матерью-ягуаром, поэтому имел сходство с человеком и зверем. Он носил имя Таме-Тунг, что означает «Рожденный Зверем». Его мудрости и могуществу поклонялись все племена, о его победах складывались легенды.

И вот Рожденный Зверем полюбил белую девушку. Она была дочерью португальского военачальника и во время сражения попала в плен к индейцам. По суровому закону племени дочь вражеского народа должна быть казнена. Но эта пленница обладала такой необычайной красотой, что затмевала волшебный цветок джунглей — ситули. Ее красота зажгла в сердце Таме-Тунга огонь любви. Поправ все родовые обычаи и законы, он сделал девушку своей женой. Поступок вождя оказался дурным примером для молодых воинов, которые также стали тайно, а потом и явно нарушать древние заветы отцов и дедов.

Таме-Тунг видел, что молодые воины становятся дерзкими, не слушают советов старейших, между ними то и дело возникают распри, но остановить их было уже не в его власти: он первым нарушил законы племени.

Тогда Таме-Тунг приказал сжечь на костре чужеземку, ее пепел бросить в воду, а место казни засыпать землей. Но раньше, чем его жена умерла в огне, запылал другой костер, на котором Таме-Тунг сжег самого себя.

Его останки с почестями похоронили в джунглях. На могилу вождя приходили молодые воины, чтобы учиться мужеству, верности обычаям и верности в любви. С тех пор дух вождя бродит по лесам и горам, и всякий белый человек, встретивший его, становится безумным. Дух Таме-Тунга подстерегает пришельца, нежным запахом волшебного цветка джунглей одурманивает его мозг или же гонится за ним в облике обезумевшего ягуара. Дух жестоко мстит белокожим людям за то, что они привели в леса индейцев свою слабую дочь, погубившую могучего вождя… Вот таково одно из преданий, — закончил профессор.

— Красивая, волнующая сказка, — задумчиво проговорил Жоан, — но она не опровергает моих слов.

— Это еще не все. Представь мое удивление, когда несколько лет спустя я вновь услышал эту легенду от старого индейца, и он утверждал, что Таме-Тунг был лакорийским вождем. Старик дополнил легенду некоторыми подробностями, в частности, такой. Девушка также любила Таме-Тунга. После того, как старейшие воины завернули ее пепел в шкуру и бросили в реку, вдруг забурлила вода, поднялся вихрь, пригнувший деревья до земли, и из воды вышел мальчик, удивительно похожий на Таме-Тунга.

В этой легенде, мой друг, вот что любопытно, — продолжал профессор. — Остатки древней культуры индейцев мауги, как правило, находят только на севере. А между тем, существуют неопровержимые доказательства историков, что маугийцы жили в прериях юга и вели кочевой образ жизни. Кому же в таком случае принадлежала культура, обнаруженная на севере, в джунглях? Почему среди реликвий маугийцев есть изображения колоссальных храмов, дворцов, акведуков, в то время как они были кочевниками и их техника дальше постройки вигвамов не продвинулась ни на шаг? Все это дает основание думать, что произошла какая-то историческая ошибка.

Культуру одного народа приписали совсем другим. Кто совершил эту ошибку, сейчас трудно, да, пожалуй, и невозможно установить…

Профессор Гароди умолк. Он долго глядел на картину и потом заговорил снова:

— По словам старика-индейца, настаивавшего, что Таме-Тунг был лакорийским вождем, представители племени лакори были высокого роста, обладали большой физической силой, имели письменность, умели строить огромные жилища и храмы.

Лакорийцы никогда не сдавались на милость победителей, предпочитая смерть в бою.

Взять живого лакорийца в плен было так же трудно, как и поймать живую гарпию — царицу орлов. Но и попав в плен, лакорийцы умирали от голода, отказываясь принимать пищу из рук врагов. Лакорийцы самоотверженно защищали свою землю от белых пришельцев, но не в силах сдержать португальцев, отступали все дальше и дальше, уходили в джунгли. Последнее сражение произошло где-то в долине реки Журуэны. Остатки и без того небольшого племени лакорийцев были окружены португальцами. Видя, что гибель племени неизбежна, вожди и старейшины приказали умертвить всех детей и стариков, а воинам и женщинам погибнуть в бою. Так исчезло с лица земли гордое племя лакорийцев.

Несколько лет назад, разбирая архив, я случайно наткнулся на дневник одного португальского офицера. В этом дневнике, чуть не трехсотлетней давности, описывалась грандиозная битва в долине реки Журуэны. И сражение происходило не с маугийцами, а с лакорийцами. И что самое любопытное, не все лакорийцы погибли в этом сражении. Часть самых сильных мужчин и женщин во главе с молодым вождем прорвали кольцо окружения и ушли в джунгли. Они унесли с собой мертвых вождей, много золотых украшений. Офицер якобы настаивал преследовать индейцев, но никто из его спутников не отважился проникнуть вглубь неизведанного леса.

— Значит, лакорийцы все-таки существуют или существовали? — возбужденно спросил Жоан. — Признаться, я ведь тоже в них не верил.

— О, мой друг, есть не менее загадочные факты. Известно, что индейцы-мауги были низкорослы, мало развиты, имели темно-красный цвет кожи. Португальский офицер, автор дневника, поражался и негодовал, что лакорийцы были очень искусны в военном деле, умели поддерживать связь друг с другом на больших расстояниях посредством каких-то непонятных сигналов, хорошо разбирались в математике и астрономии, чего, кстати, не знали многие белые завоеватели, и, наконец, лакорийцы имели совершенно белую кожу…

— Белая кожа у дикарей, — усмехнулся Жоан. — Представляю себе, как бесило это святых отцов. Они, небось, считали это кощунством…

— Еще бы! Ну слушай дальше, — продолжал профессор. — В свое время я находил не менее любопытные записи у путешественников по Амазонии. В лесах плоскогорья Мату-Гросу и где-то у истоков Риу-Негру, сообщали они, обитают неизвестные племена индейцев. Негры и метисы — искатели каучука — якобы даже встречались с ними, но обитатели джунглей очень осторожны и избегают встреч. В нашей, да и в европейской печати, если ты помнишь, Жоан, не раз появлялись сообщения о каких-то величественных древних развалинах в районе Мату-Гросу, где якобы живут таинственные белые индейцы. Этими слухами в свое время заинтересовался английский полковник Перси Фостер, исследователь верховьев Амазонки. Уверенность в существовании неизвестного науке племени у него была так велика, что в середине тридцатых годов нашего столетия он предпринял поиски этого загадочного племени. Экспедиция состояла всего из четырех человек: сам Фостер, его сын Джон, их соотечественник, знаток амазонских джунглей Рели Ример, известный также по имени Рыжий Ример, и проводник — индеец. Ни полковника Фостера, ни его спутников с тех пор никто не видел. На поиск пропавших посылалось несколько экспедиций, но они ничего не нашли.

В начале сороковых годов друг Фостера — капитан Моори совместно с французским этнографом Луи Пэйном и несколькими индейцами-проводниками отправились по следам Фостера и тоже пропали…

— Значит, какие-то неизвестные люди обитают в наших джунглях! Возможно, это и есть загадочные лакорийцы?

— Не будем делать поспешных выводов, Жоан. Завтра, — профессор Гароди взглянул на часы, — к черту завтра! Ты отправляешься сегодня же в Манаус. Там встретишься с профессором Грасильяму и передашь от меня пакет. Профессор Грасильяму посвятил всю свою жизнь раскрытию тайны племени лакори. Спеши, мой мальчик! Самолет отбывает в одиннадцать часов. Тебе только-только остается времени, чтобы собраться.

Профессор Гароди спустился в зал и прошел в дверь, скрытую за шеренгой стеклянных шкафов. Здесь хранились особенно дорогие сердцу старого ученого реликвии: дневники первых завоевателей Бразилии, предметы их быта и оружие.

Наконец, здесь хранился предмет особой гордости профессора Гароди, труд всей его жизни — изданный им самим словарь, объединявший в себе почти все языки народов, живущих или живших когда-либо в Бразилии.

Вот за этим словарем директор музея и пришел. Возвращаясь в свой кабинет, профессор задержался возле группы посетителей музея, толпившихся у манекена индейца в полном боевом вооружении. Сотрудник музея Эстебан Ногейро, маленький седенький старичок, объяснял посетителям устройство духового ружья.

— Зайдите ко мне, Эстебан, есть интересная находка, — шепнул Гароди ему на ухо.