"Жак Робер. Кто-то за дверью (Избранный французский детектив)" - читать интересную книгу автора

- Я всего лишь часть твоей меблировки.
Действительно, она, на мой взгляд, стала неотъемлемой частью
окружающего нас интерьера. Исчезни Пюс, и дом годится только на продажу.
Каков, в сущности, этот интерьер, который я, несомненно, когда-нибудь
использую в одной из своих книг, будучи романистом, не брезгующим ни одним
сюжетом? Как опишу это жилище, настолько привычное, что я вообще перестал
его замечать? Обыкновенная вилла из строительного камня в два этажа, в
каких живут буржуа.
На втором этаже расположены наши спальни. Первый этаж занимает большая
гостиная, где стоит мой письменный стол и книжные шкафы. Одна дверь ведет
отсюда в кухню, вторая - в комнату для приезжающих в гости друзей, всегда
пустующую, поскольку друзей у меня не осталось.
Есть и третья дверь - входная, она из дуба и имеет довольно
внушительный вид. Эта дверь выходит прямо на набережную, то есть на море, и
запах морских просторов несколько раз на день до предела заполняет наши
легкие.
Должен сказать, что интерьер дома куда изысканней, чем можно было бы
предположить по скромному фасаду. Не хвастаясь, осмелюсь утверждать, что
наверняка немногие знатные граждане Дьеппа живут в таком изящном декоре.
Заслуга в этом принадлежит целиком Пюс. У нее есть вкус, а я даю ей
денег столько, сколько она пожелает. Пожалуй, я упрекнул бы ее в некотором
снобизме. Она читает все издания типа журнала "Плезир де Франс" и регулярно
посещает чудаковатых парижских антикваров. Так что меня окружают довольно
странные предметы, значение которых я еще не совсем уяснил. По правде
говоря, Пюс так потрудилась над нашим домом, потому что ненавидит Дьепп и
стремилась создать иллюзию, будто живет в парижской квартире.
В какой-нибудь книге при случае я обязательно обыграю нашу внутреннюю
лестницу. Она ведет в спальни прямо из гостиной и выглядит точно так же,
как лестницы, которые мастерят в театре для декораций к бульварным пьескам.
В этих пьесах обязательно есть момент, когда героиня, совершив очередную
глупость, спускается по лестнице, потряхивая светлой шевелюрой. Совсем как
это делает сейчас Пюс, я вижу меж столбиками перил подол ее пеньюара.
И, не глядя на Пюс, я знаю, что она встряхивает волосами. Она не
пропускает ни одного спектакля в Париже, где есть такая внутренняя
лестница, и умеет прелестно копировать все движения этих самых героинь,
которые совершают глупости и всегда служили для нее образцом.
Мне вдруг делается не по себе - я пытаюсь вспомнить, закрыл ли сумочку
Пюс после того, как только что рылся в ней. Склоняясь над рукописью, то
есть над моими шестью строчками, бросаю взгляд на диван. Вижу сумочку. Она
закрыта. В любом случае глупо с моей стороны волноваться. Во-первых, муж,
который роется в сумочке жены, непременно позаботится о том, чтобы по
окончании операции эту сумку закрыть. И потом Пюс попросту решила бы, что
сама забыла это сделать. Но на воре шапка горит.
Неожиданно отмечаю для себя, что время позднее: чуть больше половины
двенадцатого. Когда-то в этот час моя жизнь только начиналась. Но с тех
пор, как мы поселились в Дьеппе, в этом доме, который я получил в
наследство от родителей, мы постепенно привыкли рано ложиться спать.
И давно стало привычным, что Пюс в этот час уже спит. Завтра утром она
едет в Париж, а уж когда Пюс едет в Париж, она, намазав лицо кремом,
ложится в постель в пять часов вечера, чтобы как следует приготовиться к