"Жан Мари Блас де Роблес. Память риса" - читать интересную книгу автора

сидела у окна и глядела, как течет Арно. Молчаливая будто какое-то домашнее
животное долгие часы проводила она, расчесывая свои роскошные рыжие волосы,
хрустела яблоком, щипала гроздь винограда или ела какие-то иные сладости
как ни в чем ни бывало. Но достаточно было всего раз взглянуть в ее глаза,
более пустые и лишенные выражения, чем глаза статуи, чтобы понять
чудовищную отстраненность, скрытую под столькими прелестями.
Восхищенный тем, что некоторые уже называют una rinascita,
возрождением искусства и философии, я делил время между редактированием
воспоминаний - которые надиктовывал на классической латыни знаменитому
копиисту - и посещениями города. Чтобы не распространяться о чудесах
архитектуры, которыми я восхищался, о талантливых людях, которых встречал,
скажу только, что чем больше освобождался от памяти о Китае, тем сильнее
возвращались причины, заставившие меня выехать из Англии. Вновь угнетали
меня неразрешимые вопросы. Поиски абсолютной истины брали верх над
великолепиями, услаждавшими мои глаза. Бессмертная поэма Алигьери восхитила
меня своим совершенством, но и оставила в глубине души болезненный нарыв.
Внезапно я убедился, что утратил слепую веру молодости и теперь беззащитен
перед лицом нараставших во мне сомнений. Скрытое беспокойство бросало меня
в преисподнюю неверия и моральных пыток.
Надо же такому случиться, что случайное событие, открытие фресок
Джотто, написанных только что на стенах Санта Кроче, еще раз напомнил мне
про Китай: на одной из этих фресок лицо мужчины с узкими глазами было
достаточно похожим на лицо учителя Шаня, чтобы оживить память о моем
приятеле.
Возвратившись домой, я вынул мешочек с рисом, чтобы припомнить давние
дни, и стал пересыпать зерна. В последний миг ожили в памяти последние
слова учителя Шаня и вернулась печаль от их бессмысленности. Какое-то время
я размышлял над хрупкостью человеческого разума. Я уже собирался было все
спрятать, когда мое внимание приковала странная мелочь: в падающем почти
полого свете заходящего солнца стали заметными тончайшие разницы оттенков
пересыпаемых зерен. Когда я приблизил одно из них поближе к глазу, то
различил путаницу миниатюрных значков, непонятный рисунок, подобный
странице рукописи, которую рассматриваешь с расстояния в пару сажен.
Заинтригованный, я обследовал зернышко риса с помощью сильного
увеличительного стекла, несравненного шедевра оптического искусства,
которое подарил мне сам император. И таким вот образом я открыл самую
необычайную вещь, которую когда-либо видело человеческое око: ряд катайских
букв, соединявшихся в текст, соответствующий полной стороне наших самых
больших книг.
Понимаю, что мое сообщение может показаться почти неправдоподобным,
но все зернышки из мешочка были таким же образом покрыты знаками. Ничего
подобного никакое человеческое существо не было бы в состоянии сотворить,
не прибегая к магии...3
Я немедленно принялся за чтение и наскоро осмотрев зерна, понял, что
передо мной книга "Память риса", именно та, опеку над которой и доверил мне
учитель Шань. Подгоняемый нетерпеливой жаждой проверить до конца его
утверждения, я начал чтение пяти тысяч зерен, что были в мешочке. Рисовые
зерна не были пронумерованы, поэтому я начал читать совершенно случайно и с
огромным удивлением увидал, что текст идет совершенно согласовано, как
будто моя рука каждый раз выбирает последующую страницу. Удивленный этой