"Бен Ричардс. Серебряная река " - читать интересную книгу автора

отметить, что эти перуанские повстанцы, переодетые в официантов, действуют
от имени Революционного движения "Тупак Амару".
Вот поэтому два десятилетия назад в нашем неторопливом Монтевидео,
городе башен и куполов, группа решительно настроенных идеалистов сражалась с
коррумпированным и крайне жестоким правительством, снова оживив имя того
вождя, трагическая гибель которого была продемонстрирована толпе на главной
площади Куско. Мы были членами Movimiento de Liberation National[14] -
тупамарос. Мы должны были привести страну к счастью. Мы должны были создать
НОВОГО ЧЕЛОВЕКА.
Конечно, наследие Тупака Амару - это боль поражения, и те, кто
присваивает себе его имя, обречены присоединиться к побежденным, войти в
бесчисленную армию сломленных духом. Наши переодетые официанты играли в
футбол, когда под ногами у них разорвалась бомба и бойцы специального
подразделения ворвались в посольство, великодушно прикончив парочку
остававшихся там перепуганных юнцов. Имя Тупака Амару обычно не приносит
счастья.
Тупамарос! Городские партизаны! Какой трепет должны вызывать эти слова,
ассоциирующиеся со страстными темноволосыми женщинами и красавцами мужчинами
в черных беретах, с поэтическими душами, вроде Че Гевары. И какая жалость,
что многие из них разделят муки того вождя, имя которого они почитают.
Однако это произойдет не под жарким солнцем и бесцеремонными взглядами
буржуа, покручивающих зонтики от солнца; они будут корчиться в крови, дерьме
и блевотине в темных подземельях того же самого города, на вьющихся вдоль
берега проспектах и в тени палисандровых деревьев, или их вытолкнут из
самолета, пролетающего над ледяными водами Рио-де-ла-Платы. Кое с кем из
этих людей я был знаком. Они представлялись как El Negro, La Paloma, El
Flaco, La Gaviota[15]. Женщины часто брали себе имена птиц, и я вздрагиваю
при мысли об их сломанных крыльях. Некоторые из них жили у меня в доме.
На самом деле у меня был не дом, а всего лишь квартира в верхнем этаже
старого здания, невдалеке от исторического центра города. Мы покрасили двери
и ставни в ярко-зеленый цвет, оставив белым все остальное. В квартире имелся
поросший бугенвиллией балкон с белыми креслами, и весной мы сидели там по
вечерам, наблюдая за медленным движением судов по огромной реке, сверкавшей
на солнце, а дувший с океана ветер уносил со стола газеты, и мой маленький
сын гонялся за ними. Конечно, воспоминания эмигранта (если меня можно так
назвать), так же как и память о прежней любви, вещь лукавая: скучные
дождливые дни уступают место щемящей сладости весенних вечеров.
Когда я впервые примкнул к этим людям, мой дом служил надежной явкой. И
поэтому жить в нем стало очень опасно. Настолько опасно, что я потерял свой
дом с зелеными ставнями, потерял в тот момент, когда он перестал быть
надежной явкой; в тот момент, когда я однажды проснулся и увидел, что кто-то
роется в моих вещах, а к моей голове приставлен пистолет; в тот момент,
когда я понял, что нас предали - так же как Тупака Амару сотни лет назад.
Поэтому рассказывать о своем доме мне трудно, так как иногда, думая о
нем, несмотря на идеализированные в ссылке воспоминания, я чувствую в себе
что-то очень хрупкое и чувствительное, - будь я религиозен, можно было бы
назвать это моей душой, - то, что привязано к могучим лошадям, скачущим в
разные стороны.
И вот я попал из Монтевидео в Лондон, с несколькими остановками по
пути. И стал невидимкой. Если кто-то хочет научиться быть невидимкой, ему