"Семен Ефимович Резник. Вместе или врозь? (Судьба евреев в России)" - читать интересную книгу автора

указывая, когда им можно, а когда нельзя отлучаться из деревни, и на какие
сроки, и по какой надобности. Предусматривались наказания за самовольные
отлучки, награды "отличившимся" хозяевам.
Сообщая обо всем этом, Солженицын не забывает отметить: "при
сопоставлении строгих обязанностей, налагаемых на евреев-земледельцев, "с
правами и преимуществами, данными исключительно евреям, [и] с теми, какими
пользовались прочие податные сословия, - нельзя не признать, что
правительство очень благоволило к ним [евреям]"" (стр. 107).
Закавычены им выписки из труда В. Н. Никитина - крещеного еврея,
бывшего кантониста и николаевского солдата, который, отслужив солдатский
срок, занялся историей еврейского земледелия и опубликовал объемистую книгу,
основанную в основном на правительственных документах.[56] Был ли он обижен
на своих бывших единоверцев, которые, переселясь на землю, избавлялись от
рекрутчины, выпавшей на его долю, или просто смотрел на предмет своего
исследования глазами тех документов, которыми располагал, сказать трудно.
Ясно лишь то, что его труд дышит недоброжелательством к соплеменникам и
бывшим единоверцам. Поневоле снова вспомнишь саркастическое замечание Витте,
что "нет большего юдофоба, как еврей, принявший православие". Не во всех
случаях оно справедливо, но к данному - безусловно подходит.
Никитин проникнут уверенностью в том, что во всех неудачах эксперимента
по превращению евреев в земледельцев, повинны они сами. В том же свете этот
эксперимент представлен и у Солженицына. Оказывается, что "с 1829 по 1833
год евреи усердствовали в качестве землепашцев, судьба награждала их
урожаями, они были довольны начальством, оно - ими" (стр. 107), но эта
идиллия длилась только до тех пор, пока неурожай 1833 года заставил многих
бежать из сельскохозяйственных колоний. В описании Никитина и Солженицына,
цитирующих "Донесение" некоего Попечительского комитета, это выглядит как
"средство не сеять ничего, или весьма мало, сбывать скот, бродяжничать,
домогаться пособия и не платить податей" (стр. 107). "В 1834 году, -
продолжает Солженицын полуцитировать, полупересказывать Никитина, -
"выданный им хлеб - продавали, а скот - резали, и так поступали даже и те,
которые не имели в том существенной необходимости", а местное начальство, по
затруднениям в надзоре, не в состоянии было предупредить "множество
пронырливых изворотов со стороны переселенцев"" (стр. 107).
При этом оказывается, что "неурожаи у евреев "случались чаще, нежели у
прочих поселян, потому что, кроме незначительных посевов, они обрабатывали
землю беспорядочно и несвоевременно", действовал "переходящий от одного
поколения к другому навык... евреев к легким промыслам, беззаботности и
небрежности в надзоре за скотом"" (стр. 107).
Кажется, ясно, что цитируемое "Донесение" характеризует не столько
евреев-колонистов, сколько самого доносителя, от которого разит узколобой
юдофобией. Но Солженицын видит в этом документе подтверждение "30-летнего
злосчастного опыта с еврейским хлебопашеством (еще на фоне опыта мирового)"
(стр.107-108) и недоумевает, почему правительство Николая I не откинуло "эти
пустые попытки и траты", а, напротив, в 1835 году предоставило еврейским
хлебопашцам дополнительные льготы "к снисканию безбедного содержания
упражнением в земледелии и промышленности?" (стр. 108).
Конечно, и дополнительные льготы не дали результата. Из эксперимента
ничего не вышло, как и из многих последующих. Однако Солженицын описывает их
с дотошными подробностями, обставляясь частоколом цитат, клонящихся к