"Саша Резина. Невыдуманная и плохая" - читать интересную книгу автора

силы, а не выбросили на помойку.
В одну из тех зим мы с ним пошли на какое-то кино, и по лицу моросили
бусины противного полувесеннего снега. Это, пожалуй, единственная наша
совместная вылазка в свет, которая приходит мне на память. Мы встретились в
метро, он подошел ко мне, как чужой, и сказал: "Ты слишком сильно
напудрилась". Это все что он сказал мне, все остальное говорила я. Он с
напускной увлеченностью смотрел дурацкий фильм, игнорируя мои комментарии,
он никак не реагировал, если я клала голову ему на плечо - так можно обнять
манекена в магазине. После кино я что-то щебетала, неусыпно наблюдая за его
реакцией. А он иногда улыбался в ответ, как всегда глядя куда-то в сторону,
но для меня это было знАком высшего благоволения, я ликовала, ведь он
улыбался - мне. В глаза он мне смотрел только, только во время секса.
Сейчас, по прошествии времени, я не могу понять, как это я попала в эту
гнетущую ловушку, зачем мне было все это нужно. Нужны эти бесконечные часы в
тишине, которую я устала разбивать словами, когда он сидел за моим столом, в
моем кресле, лежал в моей постели, как будто ожидая поезда на вокзале, а я
ему была страшно благодарна за то, что он выбрал именно мой вокзал. Потом,
когда он пытался вернуть наши отношения, а у меня уже был ты, он говорил,
что любил меня тогда, что любил меня всегда, и я даже склонна в это верить,
и не смейся. Но любовь эта была покрыта чем-то застарелым, пыльным, поганым,
как тело человека в палатке, завернутое в спальник, покрыто старым,
выцветшим пледом, по которому ползают мухи.


* * *

...В мое мутное окно из солнечного краника докапывал закат. Его
блестящая лужица покоилась рядом со мной на письменном столе, на котором я
сидела в домашней майке, и больше ни в чем. Антон подошел ко мне внезапно.
Он направлялся мимо меня, подчиняясь своим обыкновенным бездушным импульсам,
и вдруг ожил, обернулся на пол пути, подошел и поцеловал в губы... И это
была нежность того, у кого в системном блоке находилось сердце, а не
печатная плата.
Так вот, почему, собственно, именно робот и почему именно сломанный.
Тот момент запомнился мне столь хорошо, потому что это был момент этой самой
счастливой поломки. Обычно он ходил, смотрел и делал вообще все, исходя из
какой-то безжизненной программы. Компьютер внутри него велел ему есть,
завязывать шнурки, говорить слова, надевать брюки, чистить зубы или читать
книгу. Он поглощал вкусную пищу, а не лопал вкуснятину. Он делал стиль
одежды, а не напяливал рваные джинсы. А тогда он вдруг свернул от железа,
подошел ко мне, сидящей на столе в домашней майке, и поцеловал в губы. Он
делал это до и после неоднократно, но в тот раз это сделал именно он, а не
программа. Такие выходы из деятельной мертвости происходили у него не то
чтобы редко, но, наверное, реже, чем нужно было для того, чтобы хоть кто-то
рядом с ним мог быть счастливым. Иногда спросонья компьютер не успевал
заработать, и он улыбался живой радостью, еще не открыв глаза.
Поцеловав, он ушел, не сказав "до свидания". "До свидания" говорят
программы, а люди ничего не говорят, когда уходят от любимых, не
договорившись о следующей встрече.