"Саша Резина. Невыдуманная и плохая" - читать интересную книгу автора

солнце. Малолетки- шестиклассники изображали бурную деятельность - таскали
хворост для костра, чашки и тарелки из дома на улицу и т. д. Ими руководил
их любимый Женька, и в его строгих наказах - "Вась, давай принеси то...
Дашка, не копайся..."- слышалось искреннее умиление перед детством, которое
принимало еще за чистую монету его седины и ужимки. Эдна с Витькиной мамкой
мариновали мясо и резали овощи. Там было еще несколько мамаш, очень похожих
между собой - толстых, улыбчивых, с мясистыми руками в маникюрах, с
выщипанными бровями и простенькими заколками-застежками на макушках. Антон
покуривал на терраске. Ничего примечательного и какого-то особенного, что бы
отличало его от других парней, в нем решительно не было. Более того, все его
слегка вытянутое, тощее лицо покрывали гнойные подростковые прыщи. Не сошла
и детская серьезность, как попытка казаться взрослее. Он курил
глубокомысленно и вдумчиво, как герои боевиков между победными схватками -
подмешивая в свою позу немного усталости и безразличия. На нем были не к
месту выглаженные костюмные брюки с идеальной стрелочкой, с броским кожаным
ремнем, а на босых ногах вдруг шлепанцы, и торс обнажен. С ним могла
конкурировать только Эдна Родионовна. На этот раз она надела спортивную
майку под шелковые брючки, которые закатала выше колен, и так рассекала
между клумбами и грядками.
Продвигаясь вдоль цветника, мы достигли террасы, и сразу- без того
чтобы даже представиться друг другу, как-то непринужденно и по-свойски стали
все втроем прикалываться над окружающими.
Так я познакомилась с Антоном, со своей личной, игрушечной бездной.
Тебя, конечно, может уколоть ревность. Но не странно ли, в самом деле,
когда море, в которое не брезгует каждый вечер окунаться солнце, ревнует к
омуту, который умеет глотать только лягушек и чужие судьбы.
Всего мы встречались с ним почти шесть месяцев, и один был похож на
другой и они смешались в один вонючий кокон.
Я звонила ему и просила приехать. По-правде сказать, он тоже звонил. Не
знаю, зачем. Иногда мы часами говорили по телефону, и это было даже лучшего
личной встречи, на которой так настаивало мое существо.
Я стерегла телефон, и мои глаза могли в течение часа скакать по нужным
цифрам, а потом я не выдерживала и набирала их пальцами. И он приезжал,
иногда на весь день, иногда в час ночи, чтобы уехать рано утром. Я звонила и
врала, что мне нечего есть, я давила на жалость, на все что угодно, лишь бы
он приехал. Он приезжал с пачкой котлет и пакетом сока, а я не могла
смотреть на еду. Как легко написать "Вся моя жизнь", настолько легко, что
многие романисты этим злоупотребляют. Но мало кто действительно знает, что
стоит за фразой: Вся моя жизнь. Вся. Вся моя жизнь была сосредоточена на
этой болезненной страсти. Когда ожидание кончалось, и раздавался звонок в
дверь, я - накрашенная, одетая и причесанная час назад - бежала открывать, и
в эти короткие секунды меня обдавало облегчение этого разрешившегося
ожидания. А когда он заходил, я начинала страдать, чтобы страдать вплоть до
его ухода. Это делало нашу связь бессмысленной и даже несуразной, но мне
было все равно. Что-то внутри раскалывалось, когда он снимал пальто, что-то
ело мое нутро, когда он садился в кресло, и жгло по живому, когда начиналось
наше "общение"- от океана молчания к островкам редких его ответов. Вот так -
от ожидания к страданию и обратно - прожила я те три года. Прожила, как
выживают, выжала, как выжимают рваную тряпку после стирки, на совесть, до
последней капли, и непонятно, зачем ее вообще стирали, тратили порошок и