"Алексей Ремизов. Мартын Задека (собрание произведений в жанре снов)" - читать интересную книгу автора

липкую простыню: какая жалкая, твоя, теперь погасшая, грудь! И невольно ищу
в судорожно-скорченных пальцах - в этих глазах немых мои волшебные сказки.
"Наташа, что с тобой такое сделалось?"
"Съели все конфеты, не осталось ни одной!" - вырвался чей-то голос,
словно ничего-то вообще не значит, все безразлично: Богородица ли - мать со
стрелою в сердце у креста... все равно.
И вижу стоит Блок. И вспоминаю: да это стихи Блока я хотел переписать
из старого альбома.


Из дела о Ефремовском пушкаре Стеньке Корагове,
11 ноября 1648:
"...сказывала де ему, Степанку, бобылка его
Агафьица сон, как он Степанка, переставит избу свою и
сени у ней сделает, и ему, Степанку, быть на царстве.
А он, Степанко, тому бесовскому мечтанию поверил, и
избу свою переставил".
Помета: "Государь сей отписки слушав, указал бить
того мужика батоги: не верь в сон".
Из грамоты ц. и в. к. Алексея Михайловича в. Р. в
Ефремов воеводе Я. Т. Хитрово:
"у Приказные избы бить батоги нещадно, чтоб на
того смотря, иным таким неповадно было в сон верить".

Мой цветок

Такого цветка ни у кого нет. И всякий день, бывало, полью и любуюсь. Да
вот все дела, навалились заботы, не успеваю. Я не забыл о своем цветке, а уж
сколько прошло, и за все это время ни разу не взглянул на него. И теперь мне
очень стыдно: не политый и откуда-то трава пошла. И я решил: пересажу,
выпалывать корням больно. Я взялся за стебель и приподнял. И мне показалось,
в комках из под корней что-то блеснуло. Я нагнулся проверить: или это
стеклышко? И в ужасе оцепенел: не стебель держал я, а скользкую змею. А
когда я очнулся, вижу не змеиная пасть, а кротко смотрит на меня золотая
рыбья голова. И расщепив красное зубчатое перо, не успел я за карман
схватиться, как рыба прошла через меня и я бултыхнулся в теплый пруд и
остеблел кувшинкой.

У голых

Попал я к голым. В бане тоже голые и на пляже нагишем ходят, а тут
"голое общежитие". И только на мне одежда.
"Не очень-то ловко этим естественным щеголям", подумал я, глядя на
тельное однообразие вывихов и одутлое.
"Было б неловко, если б мы вдруг да оделись!" сказал один из гнутых,
подслушав мою мысль.
"А разве так зазорно в платье?"
"Отвычка и шерстит: до грехопадения никаких покровов не знали и портных
не звали".
"А какой самый большой грех по вашему?"