"Алексей Ремизов. Мартын Задека (собрание произведений в жанре снов)" - читать интересную книгу автора

И я узнаю в нем автора "Матерьялы по истории русского сектантства", том
сверх тысячи и примечания.
Угомонясь, он подал мне польскую газету: "Литературное обозрение".
"О Кондратии Селиванове*, непревзойденном богоборце, а вот о вас
небогоборческое!" Он ткнул пальцем в мелкий текст.
______________
* Селиванов Кондратий Иванович (ум. 1832) - крестьянин Орловской
губернии, основатель секты скопцов. Упоминаемое здесь "непревзойденное
богоборчество" связано с его идеями, зафиксированными в книге "Страды" (род
автобиографии, записанной учениками). "Кондратий Селиванов, сам имевший на
себе три печати (трижды оскопившийся - "без всякого остатка"), предлагает
людям всемирное оскопление - звери и птицы пускай себе топчутся. И уж, само
собой, после такой операции место Вседержителя Творца опрастывается - делать
Ему больше нечего: человек не плодится и не множится, а главное и не
нуждается, и не надо никаких соловьев, ни майских, ни осенних - при перелете
птиц - искушений; у оскопленного человека свой независимый мир: дар
пророчества и дар восторга" (Ремизов А. Иверень. С. 278-279).

И сразу мне бросилось в глаза, что всюду напечатано вместо Ремизов -
Емизов.
"А буква "р" пропала, сказал он, не взыщите".
И я замечаю, что по мере чтения отпадают и другие буквы. В моем
"Ремизов" нет ни "м", ни "и". И остается один "зов".
"Кого же мне звать, думаю, и на каком языке?"
И тут мальчик - песья мордочка, фурча завернул меня в скатерть с меткой
"зов".
Я тихонько окликал и уселся на "воз". И еду. Спокойно и тепло:
телега-то оказалась с наВОЗом.

В клетке

Есть у меня еще обезьянья зеленая курма, тоже из драпировки, летняя. И
отвалился рыжий кусок, висит, а на хвост не похоже. Вглядываюсь - да это
письмо воздушной почтой, а подвел к самым глазам и вижу, никакое письмо, а
самая настоящая клетка - канарейки с чижиками в таких скачут.
"Живая с Марса!" говорит кто-то, лица не видно, как в трубе ветер,
грубо с подвоем.
Не переспрашивая, добровольно влез я в клетку, закрыл за собой дверцы и
не могу решить, куда лететь: вверх - разорвет, а вниз - раздавит.
Тонкая жилистая рука протянула мне белую бобровую колбасу, фунтов
двадцать, длинная, как рука, а называется "баскол".
"Лети, говорит, не бойся, в Баскол".
И я полетел.

25 сантимов

Я начинаю пальцами сдирать с себя кожу: слой за слоем и совсем не
больно. Но где-то, до чего, казалось мне, не добраться, глубоко жжет.
И я спрашиваю:
"Что это - совесть?"