"Александр Рекемчук. Я пишу теперь совершенно иначе" - читать интересную книгу автора

вернулся в Сыктывкар, написал заявление в Коми обком партии: "Прошу выяснить
судьбу моего отца. Отчим развелся с матерью, прошу выяснить, где мой отец?"
Два месяца выясняли: "Расстрелян в 1937 году, враг народа, штабс-капитан,
шпион японской, немецкой... разведок". Меня исключили из партии. Я в партию
еще в артиллерийской спецшколе вступил. И в спецшколе, и в Литинституте шел
как Нидерле, как меня с пятого класса записали. Когда я поступал в
Литинститут, у меня и паспорта еще не было. Я ведь из армии поступал. А у
военнослужащих, как и у колхозников, паспортов не было. И таким макаром, в
обкоме партии мое письменное заявление куда надо передали, выяснили, что я,
вступая в партию, обманул партию, не указал судьбы своего отца. Фамилию-то
его я всегда в анкетах указывал. А я и не знал, что отец расстрелян. Короче,
меня исключили из партии. Выгнали из редакции. Я уже женат, и у меня
ребенок. Это было ужасное время, потому что меня должны были арестовать. Я
знал об этом. Что готовился мой арест. Ко мне уже приходили мои знакомые
коми писатели вроде бы проведать, а на самом деле смотрели мою квартиру. Мне
там дали двухкомнатную квартиру, и она кому-то была уже обещана. Не кому-то,
а Серафиму Попову, известному и ныне здравствующему поэту. Все есть в моей
повести. И как это неожиданно разрешилась! То есть, мне потом сказали, что
меня должны были со дня на день арестовать. Моя мама приехала в Сыктывкар,
пробилась в обком партии, и имела там беседу с кем-то, я не знаю, она мне об
этом так и не сказала тогда. И уехала. У меня есть предположение, что она
сказала там, что мой отец не был моим отцом.
- Александр Евсеевич, это же абсолютно нагибинская ситуация...
- Теперь будет более понятно, почему я о нем пишу... И что вы думаете,
людям из обкома было этого достаточно. Меня тут же восстановили в партии,
выплатили мне за все время, что я не работал, зарплату. Но я на них так
обиделся, конечно. Представляете, как бы мне искалечили жизнь! Сколько мне
там, двадцать два года было. И я плюнул на этот Сыктывкар и уехал. Взял
жену, взял дочку и уехал в Москву. Окончил Литературный институт. После
моего заявления, мне поменяли партбилет, когда исключение отменили, дали
новый партбилет, а паспорт у меня был уже, жену записали на мою фамилию -
Рекемчук, а я ходил, как Нидерле, как какой-нибудь разведчик, когда мы
расписались, жутко, там даже почище, чем у Юры Нагибина, все это было. Маму
тоже исключили из партии, якобы за то, что она скрыла судьбу мужа. Мы жили
за этим Нидерле, тем все, как говорится, было прикрыто. Я не говорю о том,
что она любила очень этого человека. Я его хорошо помню, я с ним встречался
до конца семидесятых годов. Он потом вернулся в Советский Союз. Он был
инженером на заводе сухой штукатурки. Это был человек из вполне
респектабельной семьи, венской. Был революционером профессиональным, как он
себя называл. И в Испании он был танкистом, был командиром целого отряда,
водил танки. Двумя орденами был награжден... Поддавать стал в последнее
время. Хотя он еще в Испании поддавать стал. Это модно было тогда, чего там
говорить. Я не хочу сказать, что он пил по-черному, как ныне говорят. Нет,
он не спился. Но он видел, как перерождается страна, понимаете. Что
революционные идеи, ради которых он бросил свою страну, что она пошла совсем
в другом каком-то направлении, видел это по мне. Он очень, конечно,
переживал...
- Вы были очень молоды, конечно, я даже как-то в это не вникал, но в
двадцать лет вы женились, ребенок в двадцать один появился, и прозу
достаточно рано начали писать. Прозаики у нас позднего старта... А стихи