"Александр Рекемчук. Пир в Одессе после холеры" - читать интересную книгу автора

Улан-Батора, далекой монгольской столицы, и бросились друг другу в объятия,
едва не плача от распиравших чувств...
С Виталием Коротичем, талантливым поэтом и публицистом, уже после
одесской встречи мы вдоволь поколесили по стране, бывали вместе и
заграницей. Позже он и сам подался в москали, выдвинувшись на волне
перестройки и гласности: стал главным редактором "Огонька", одним из
сопредседателей писательской ассоциации "Апрель", депутатом парламента. В
памятном августе 1991 года Коротич, неожиданно для всех, уехал в Америку
преподавать журналистику в Бостонском университете. Но, наезжая домой в пору
летних каникул, иногда появлялся в издательстве "Пик", с которым меня
связала судьба на склоне лет.
Меньше, чем с другими, мне довелось встречаться с Борисом Олейником,
поэтом, впоследствии активным политиком. Меня поражала, а подчас даже
восхищала острота его полемических выступлений - он сам называл себя "членом
парткома, вскормленным с конца копья". Карьера его была стремительна: он
тоже стал парламентарием, членом ЦК КПСС, а в 1991 году - советником
президента СССР Михаила Горбачева. После августовских событий Олейник
выпустил в издательстве "Палея" антигорбачевский памфлет "Князь Тьмы. И
увидел я другого зверя или Два года в Кремле", после чего для многих, в том
числе и для меня, перестал существовать.
Но тогда в Одессе, я был лишь слегка покороблен запальчивостью его
речи.
Я ответил Борису Олейнику, что немедленно и с радостью сложу с себя
обязанности руководителя делегации, если это будет должным образом
согласовано с руководством Союза писателей или хотя бы с Иностранной
комиссией, но решать это, уперев кулаки в бока, как на сельском сходе,
представляется мне неуместным, тем более за полчаса до начала симпозиума.
Возражений на эти резоны я не услышал.
В последующие дни отношения с киевлянами были идилличны и задушевны.
Мне показалось даже, что в гостиничном номере они отработали сполна
порученную им кем-то программу и были сами рады сбросить эту докуку с плеч.
Стоял ли за этим аппарат Георгия Мокеевича Маркова, или торчали уши
поборников протокола из Киева, или самым банальным образом маячил Одесский
обком компартии (на это намекали одесситы) - осталось для меня по сей день
загадкой.
Впрочем, я сделал для себя некоторые выводы из утренней стычки и,
открывая дискуссию в Доме ученых, приветствовал собравшихся на русском, а
затем, достаточно уверенно, на украинском языке.
Вот когда пригодились мне уроки piднoi мови в харьковской школе, где не
только "Кобзаря", но и "Робинзона Крузо" нам выдавали в школьной библиотеке
исключительно на украинском.
Не обошлось, однако, и без других сложностей. Руководитель финской
делегации Ласси Нумми - долговязый и долгогривый интеллигент в роговых
очках - пригласил меня на конфиденциальный разговор через переводчика.
Мы знаем, сказал он, что в Советском Союзе нервно реагируют на
присуждение Нобелевской премии Александру Солженицыну за его книгу "Один
день Ивана Денисовича". Учтя это обстоятельство, мы, еще накануне выезда в
Москву, обсудили этот вопрос в присутствии всех членов делегации. Мнения
разошлись. Одни безоговорочно поддерживают решение Нобелевского комитета,
другие считают его сугубо политической акцией, не имеющей отношения к