"Александр Евсеевич Рекемчук. Товарищ Ганс (Повесть) " - читать интересную книгу автора

быть, мама варила обед на два дня,
В коридоре послышались влажные всплески, скрежет таза. Спиною мама
приближалась' к двери. Добравшись до порога, она слегка распрямилась, в
бараний рог скрутила тряпку, отжала мутную воду, обернулась.
Ноги ее были босы, полы застиранного ситцевого халатика подоткнуты,
темные пряди волос смешно и длинно свисали на лоб. Она откинула их локтем,
и тогда появились глаза: тоже темные, как и волосы, но волосы тускло темны,
а глаза темны ярко, и они такие большущие, эти глаза, что даже удивительно,
как им хватает места на маленьком худощавом смуглом лице. Сверх того, они
еще умеют отчаянно расширяться - брови вразлет, ресницы вразлет...
- Санька,- сказала она, глянув мне под ноги,- я только что здесь
вымыла, а ты опять...
На полу, у подоконника, валялись обрезки бумаги. Это я настриг, пока
делал самолет. Ну и что же, долго ли собрать? Сам и соберу.
Я нагнулся и стал подбирать бумажки.
А она продолжала сердито и строго, но, как обычно, не повышая голоса,
не раздражаясь:
- Свинство какое! Я только что вымыла пол... Знаешь, что за это
полагается? Взять ремень и как следует тебя отстегать...
Хорошо, что я наклонился. А то бы она заметила, как я улыбаюсь.
Ведь я ее нисколько не боялся.
Слишком она у меня была молодая. Мне уже шел девятый год, а ей всего
лишь двадцать седьмой. Комсомолка еще. Никто не верил, что у нее сын учится
в школе. И я даже как-то стеснялся называть ее "мамой", говорил "ма". А
звали ее Галя. Мы с ней никогда не ссорились, тем более никогда не дрались,
и я ее совсем не боялся, а просто очень любил. Я вообще не мог себе
представить, чтобы ее кто-нибудь боялся: она была слишком молодая для этого
и красивая.
А улыбался я главным образом из-за того, что она помянула ремень.
Никакого ремня у нас не было.
Школяры в ту пору еще не носили форменной одежки с ремнем и бляхой, мы
тогда ходили в чем попало. Штаны мои держались на помочах. И я был
единственным мужчиной в квартире. Я рос без отца.
Конечно, отец у меня был, как и у всех. Но я его сроду не видал. Когда
я спрашивал у мамы про отца, она отвечала коротко: "Умер". Что поделаешь?
Иной раз, не скрою, бывало завидно, когда мои приятели-пацаны
появлялись во дворе либо шли куда-нибудь вместе со своими отцами. Скажем, у
Васьки Булыгина отец был военным, две шпалы в петлицах, орден Красного
Знамени; у Гошки Карпенко - шофером трехтонки, и он его чуть ли не каждый
день катал на своем грузовике. У Яшки Овсюка отец был простым чернорабочим,
но зато он играл левого инсайда в "Спартаке"- лучшей команде города. А
фамилия папы Марика Уманского была даже написана на стеклянной табличке у
ворот нашего дома. "Доктор З.В.Уманский, кв. 17. Прием с 8 до 8". Почему-то
сам Марик не очень этим гордился, не любил разговоров о своем отце, очень
смущался, когда мы спрашивали его, от каких болезней лечит людей его папа;
и сами эти люди, направляясь в квартиру семнадцать, вели себя довольно
странно - заслонялись воротниками, сутулили плечи,- может быть, потому, что
отец Марика доктор З.В.Уманский был частником?
У всех моих приятелей были отцы. Но если говорить по совести, то я и
не очень сожалел о том, что в нашей семье единственный мужчина - я. Когда