"Записки фотомодели - стразы вместо слез" - читать интересную книгу автора (Бон Полина)

Глава девятая

Механизм разрушения, встроенный в меня Богом, уже запущен. Пока еще невидимые глазу изменения каждый день происходят внутри меня. С каждой отмирающей клеткой, с каждым литром прокачанной по сосудам крови уменьшается моя цена на бирже человеческих тел категории luxury. Как на только что погруженной в химический раствор фотографии, на моем лице еще не проявились морщинки и мимические складки, кожа еще не тронута воздействием токсинов, гормональных препаратов, транквилизаторов, алкоголя, сигарет, бессонницы, лжи, лицемерия, разочарований, измен. Но каждая улыбка, каждое сокращение мышц лица, каждое движение глаз проявляют горькую и неприглядную гримасу жизни.

В нашем мире страх перед реальностью заменил страх божий. Поэтому наиболее активная и экономически состоятельная часть человечества занята непрекращающейся борьбой со своим естеством. На застывших в неподвижной маске лицах телеведущих, нестареющих моделей, жен миллионеров написаны наши символы веры. Мы веруем в дарующие бесстрастие и вечную молодость инъекции ботокса! Веруем в животворящую силу липосакции! Мы веруем в одухотворяющую силу силикона! Мы веруем в исцеляющую силу пластической хирургии! С нами благодатная сила коллагена! Веруем в единородные стволовые клетки! Исповедуем таинство эмбриональной косметологии! Чаем использования клонированных органов!

Человечество больше не тешит себя наивными фантазиями о счастливом будущем без войн, голода и болезней. Мы давно стали реалистами. И теперь мы ждем того, когда в бутиках клонированных органов можно будет приобрести новую печень или здоровые яичники или купить несколько десятков метров сверхпрочного кишечника взамен уже изношенного.

А до тех пор мы с фанатичной верой истребляем все внешние признаки того гниения, которое происходит внутри нас.

Пока жизнь еще не оставила неизгладимый след на моем лице, у меня есть возможность заработать на все те спасительные блага, которые дарит современная медицина.

Все то, что продается, нуждается в красивом лице. Дорогие машины. Модные духи. Новая помада. Лак для волос. Колготки. Прокладки. Стильная одежда. Шоколад. Соки. Сотовая связь. Мобильные телефоны. Стиральные машины. Кошачий корм. Средства для мытья посуды. Отбеливающие порошки для унитазов. Освежители воздуха. Покупая шампунь, человек подсознательно покупает ту красивую девушку, которая рекламирует этот шампунь. Возможность почувствовать свою причастность к миру красивых, богатых и успешных избавляет человека от ненужных мыслей и сомнений. Никто ведь не думает о том, что в цену каждого товара заложены расходы на рекламу и эти расходы составляют иногда восемьдесят процентов от той суммы, которую мы отдаем за зубную пасту, питьевую воду, краску для волос, жевательную резинку…

Настоящая фабрика грез это не кино – это реклама. Кино – визуальный массажер, который расслабляет изнуренные стрессом, тупыми ТВ-шоу и рекламой мозги, щекочет нервы, атрофировавшиеся от постоянного вранья, страха перед реальностью и невыплатой банковского кредита за машину и квартиру. Киношные монстры, катастрофы, увлекательные сюжеты и спецэффекты помогают вернуть человеку чувствительность и восприимчивость, чтобы, выйдя из кинотеатра и придя домой или выключив свой DVD-плеер, он был более подвержен гипнозу рекламы. В отличие от кино, которое требует свободного времени, внимания, а иногда и просто нужного настроения, реклама не требует от вас ничего. Она приходит без спроса. Ежеминутно ударные дозы рекламных инъекций вкачиваются нам через глаза и уши посредством любимых программ, новостей, прогноза погоды, глянцевых журналов, музыкальных радиостанций и даже фасадов домов. Кино окончательно утратило первенство в области создания иллюзий, когда стало инструментом рекламы. Теперь, замирая у экрана, на котором злодей держит на прицеле молодую блондинистую героиню, мы видим у нее в руках новый супермодный телефон со встроенной видеокамерой и диктофоном, на который она записывает разоблачительный разговор с негодяем и одновременно посылает сигнал SOS секретному спецназу. Когда спецназ врывается и уничтожает логово злодея, задумавшего мировой заговор, наша блондинистая красотка на экране прыгнет в новую модель «БМВ», и камера покажет, как ее упругая попка царственно ложится на кожаную поверхность сиденья, а изящные руки с хрустальным маникюром берутся за руль с неизменным бело-синим логотипом. Когда на экране появится финальный титр «The end», сотни тысяч зомбированных лохушек в разных концах планеты понесут последние деньги, чтобы стать обладательницами телефона «как у Шарлиз Терон» или очков «как у Мэг Райан». А десятки тысяч лохушек, сумевших обзавестись передвижным кошельком в виде зарабатывающего мужа, проедят своим мужьям все мозги по поводу того, что те просто обязаны подарить им на день рождения «эту новую милую забавную машинку».

Я – материал, из которого криэйторы, копирайтеры, режиссеры, сценаристы, стилисты, гримеры, операторы создают самые дорогие в мире иллюзии.

Мое лицо украшает глянцевые страницы, продающие часы с бриллиантами и дизайнерскую одежду. Ролики, в которых я обворожительно улыбаюсь, вызывающе ухмыляюсь, целуюсь с мужественными красавцами и делаю еще много разных вещей, – эти ролики продают конфеты, часы, косметику, парфюмерию, телефоны, отдых в современных отелях, шопинг в огромных торговых центрах. Включив любой канал, можно наткнуться на ролик с моим участием. Это делает меня настоящей королевой в глазах миллионов жителей спальных районов, десятков миллионов зрителей телесериалов, ток-шоу и вечерних программ. Они узнают меня в магазине, когда я покупаю йогурты, яблоки и хлебцы с отрубями. Они подходят ко мне на улице. Бывшие одноклассники и одноклассницы передают друг другу мой электронный адрес и пишут мне восторженные письма. Они рады моему головокружительному успеху. Они называют меня «наша знаменитость», «звезда». Сотни мужчин и женщин обсуждают меня на интернет-форумах глянцевых журналов. Они делятся друг с другом «совершенно достоверной информацией» о том, чьей любовницей я являюсь и кому я обязана своим «успехом». Они подсчитывают мои гонорары и обсуждают количество моих машин и размеры моего жилища. Если верить этим источникам, то я «обслуживаю» всю первую десятку российского списка «Форбс», езжу сразу на трех машинах – «бентли», «мерседес» и «порше» – и живу в девятикомнатной квартире, выходящей окнами на храм Христа Спасителя.

Когда меня смертельно утомляет Виктория Дольче с ее бесконечными телефонными «сводками», восторгами по поводу сумок и маниакальными идеями и поздно ночью я возвращаюсь после работы в свою съемную однокомнатную квартиру в сером панельном доме, я включаю компьютер и развлекаю себя тем, что читаю чужие рассказы о своей красивой жизни. Когда мои мозги окончательно перестают воспринимать информацию, а в глазах начинают летать мухи, я валюсь на чужой продавленный диван, не раздеваясь, и проваливаюсь в темную глубокую пропасть до тех пор, пока на самом ее дне меня не настигает телефонный звонок.

Виктория не может позволить мне умереть или проваляться в кровати несколько дней, не думая ни о чем и наслаждаясь солнечными лучами, проникающими сквозь пыльные окна. У нее всегда есть целый список мест, куда мы должны попасть, чтобы в очередной раз продать мое лицо.

Просыпаясь, как солдат, я несусь в душ, наспех одеваюсь и убегаю из квартиры, не заглядывая в холодильник.

Однажды по дороге на работу я засыпаю, прижавшись острыми лопатками к дверям поезда метрополитена. В тот день у меня нет денег на такси, и я спускаюсь в метро. Надев поверх летнего платья джинсовую куртку и натянув бейсболку почти на глаза, я не опасаюсь взглядов, улыбок и идиотских вопросов от молодого быдла в кожаных пиджаках и в следах давленых угрей на пельменных лицах. Зная, что ехать мне как минимум двадцать минут, я забираюсь к тем дверям, которые не открываются, забиваюсь в угол и, прислонившись к холодной поверхности спиной, как в глубокий сугроб, проваливаюсь в полусон. Мое оцепенение нарушает почти поросячий визг:

– Ихиииии! Каринка! Это ты, что ли?! Точно!

По мне елозит толстой грудью коротконогое создание с крашеными волосами и в розовой майке, туго натянутой на тело, как на ветчину. Это Леночка Цепеш, которая училась со мной в одном классе. Мы общались, пожалуй, два раза в жизни. Сейчас, когда она прижимает меня своим мягким выменем, я не знаю, что ей сказать, и делаю свою обычную в таких случаях улыбку милой глупышки.

– Привет!

– Ну вот, так бы сразу, – радуется Леночка Цепеш. – А то едет, как будто не видит.

– Извини, я заснула.

Леночка вся расплывается как розовое мороженое.

– А че это ты в метро спишь?! Мы тут все только и говорим о тебе: тебя только по телику и видно. Совсем стала крутая. Звезда. – Леночка смотрит на меня острыми глазками злой собачки.

– Устаю очень, – нехотя, но дружелюбно, чтобы не злить собачку-Леночку, отвечаю я.

Она многозначительно хохочет – со смыслом.

– Ну да, да, рассказывай! Наверно, измоталась вся, по съемкам и ресторанам с богатыми мужиками гулять?! – Не обращая на меня внимания, Леночка продолжает верещать: – А че это ты имя сменила?

Леночка по-идиотски смеется, обдавая меня запахом пива, пота, дешевых духов и примешивающегося к ним какого-то островато-кислого пищевого запаха, возможно борща, пельменей или жаренной с луком картошки. Я пытаюсь увернуться от ее ароматов, выйти из зоны прямого поражения Леночкиного дыхания. Но она крепко зажала меня грудями и не собирается отпускать.

Подавляя отвращение и тошноту, я все-таки отвечаю грубо:

– Слушай, не твое дело. Захотела – и сменила, с тобой не посоветовалась.

Леночкина улыбка моментально превращается в натянутую тугую складку. Я почти вижу, как в Леночкиной голове медленно перетекают какие-то мутные жидкости, которые должны вызвать у Леночки какую-то реакцию. Я вспоминаю, как в школе Леночка схватила девочку за волосы и ударила коленкой ей в лицо за то, что та, по версии Леночки, «заложила» классной тех, кто списал какую-то контрольную по математике. Вспоминаю, как весело и остервенело Леночка в женском туалете вываливала в унитаз содержимое сумок и рюкзаков тех девчонок, которые ей просто не нравились. Что она сделает сейчас? Двинет мне кулаком в нос? Плюнет в лицо? Рванет меня за платье, повалит и начнет топтать ногами под устремленными в пол и в сторону трусливыми взглядами пассажиров?

Но косая складка на лице Леночки разглаживается, и ее рот снова принимает обычную форму. Это означает, что Леночка подумала и решила, что бить меня сейчас она не будет. Леночка почему-то решает, что в данный момент со мной лучше дружить.

– Да ладно ты! Не нервничай! Я все понимаю: диеты, таблетки, кокаин, героин… Вон по телику показывают, как модели живут… Не позавидуешь. Все истощенные, больные, с мозгами набекрень… Не знаю, за какие бы деньги я на все на это согласилась. – И как будто вспомнив что-то, Леночка снова прицепилась ко мне, вонзив в меня глаза-буравчики: – Я только не врубилась, а че это ты в метро ездишь? Вроде же, говорят, у тебя все в шоколаде: любовники богатые, денег до фига, машины, то-се…

Желая сделать Леночке приятное, я говорю правду вопреки своему правилу всегда врать в ответ на такие вопросы.

– Врут. Не верь. Платят мало. На мужиков времени нет. Да и здоровья не осталось от голода и бессонниц…

Лицо Леночки расплывается, как жирный ноздреватый блин на горячей сковороде. Она обрадована и польщена моей откровенностью. Естественно, ей приятно, что у меня не все так хорошо, как говорят, и что она не ошиблась в худших своих опасениях по поводу моделей. Но она все еще не удовлетворена. Внутри нее чешется и зудит чувство вселенской несправедливости по поводу того, что такие «дрищи» (слово из Леночкиного школьного лексикона) живут лучше нее. Леночка хочет верить мне, но не может. Ей кажется, я вру ей, не рассказывая о «радостях» и «сокровищах», которые существуют в том мире, дорогу в который я знаю. Она делает последнюю попытку докопаться до правды.

– Ну а че же ты тогда чем-нибудь другим не займешься, если все так плохо? – Она произносит «чем-нить». Леночка задает этот вопрос самым издевательским и глумливым тоном. Как будто хочет сказать: «Да будет тебе прибедняться. Знаем мы, что все вы как сыр в масле катаетесь. Только вид делаете, что бедные и несчастные». Она ждет, что сможет поймать меня на лжи таким хитрым, как она считает, способом. Но мне на самом деле насрать на ее уловки. Единственное, что меня беспокоит, – это тяжелое дыхание и грузное тело Леночки, которые придавили меня и не дают возможности освободиться, и то, что я могу пропустить свою остановку и опоздать на кастинг или на съемку (в моей голове перепутались все дела и планы, и я привыкла к тому, чтобы на месте узнавать, чем придется заниматься в данный момент). Я отвечаю ровно и почти без раздражения:

– А ничего другого не предлагают… – Краем уха я слышу, как сквозь грохот закрывающихся дверей и ураганный вой отходящего с другой платформы поезда голос в динамике объявляет следующую станцию. – Пропусти, мне выходить нужно, – говорю я, ощущая, как Леночка бесцеремонно прижимается ко мне.

– Да ладно, – глумливо смеется она. – Видимся-то раз в сто лет. Поехали дальше.

Я безуспешно пытаюсь выбраться. Но она грубо толкает меня животом, коленками и грудью, продолжая хихикать.

– Куда тебе торопиться? На свидание, что ли, опаздываешь? – Своей широкой фигурой Леночка преграждает мне путь и заставляет опуститься на сиденье. Глядя сверху, она продолжает довольно улыбаться. – Ну что? Или поважнее есть дела? Рассказывай!

Мой голос становится хрупким, как тонкий стеклянный бокал. Он вот-вот треснет в толстых и сильных руках.

– Ну хватит шутить, – опасно звенит мой голос. Хотя я понимаю, что она не шутит. Она забавляется со мной, как может забавляться кошка с выпавшим из гнезда птенцом. – Пусти. Я на работу опаздываю.

Моя беспомощность и страх только заводят ее еще больше.

– НА РАБОТУ! – Она гнется от смеха. – Знаю я твою работу. Ноги раздвигать! – Леночка радуется удачной, как она считает, шутке. Но уже через секунду она зло выплевывает: – Парит она мне тут мозг, целка семиабортная! Чего вылупилась? Думаешь, стала содержанкой, так теперь все можно?

Она нависает надо мной всем своим плотным, пропитанным запахами телом.

– Мало мы таких, как ты, в школе чморили… Недочморили. Думаешь, теперь крутая стала, да? Ходит с таким видом, как будто срать хотела на всех с высокой вышки. Мамаша твоя тоже, помню, все из себя чего-то корчила. Приходила в школу с поднятым носом учителям взятки давать, чтобы у детишек оценки хорошие были… Только ты лицо-то попроще сделай. А то ведь всякое бывает. Порежут мордашку или кислотой плеснут: была звезда – и нет звезды. Будешь на трассе у дальнобойщиков за сто рублей отсасывать…

Эта мысль доставляет Леночке удовольствие, как будто она мечтает о чем-то невероятно прекрасном. От удовольствия Леночка снова начинает улыбаться и даже отступает на шаг назад. Пользуясь этим, я вскакиваю с места и вылезаю в образовавшийся просвет. Я наступаю на чью-то ногу. Получаю тычки в спину. Слышу недовольное шипение сбоку. Толкаю кого-то в живот или в бок, прорываясь вперед. Но Леночка успевает схватить меня за край джинсовой куртки. Она делает это так, как будто забыла сказать что-то очень важное своей подруге, с которой случайно встретилась в метро и заговорилась, забыв о том, что подруге пора выходить, или вдруг вспомнила, что у нее в руках остался мой зонт или еще какая-то вещь… Она подтягивает меня к себе ровно настолько, чтобы успеть сказать мне перед тем, как я выбегу в закрывающиеся двери поезда:

– Ты учти, сучка, я тебя еще достану… Просто так, чтобы повеселиться. У меня муж в ФСБ работает, так что я тебя везде найду…

Реактивный грохот рвущегося в темный туннель поезда на несколько секунд полностью оглушает меня, и я застываю, как изображение на стоп-кадре. Но когда мир вокруг оживает и снова начинает двигаться, я обнаруживаю, что меня трясет так, как будто бешеный поезд все еще мчится мимо меня, распространяя волны страха и ненависти, делающие меня беспомощной. Я чувствую себя пластмассовой куклой с широко открытыми бессмысленными глазами, которые как будто удивляются тому, насколько огромным, разнообразным, жестоким и беспощадным может быть мир вокруг. Совсем некукольный мир вокруг глянцевого тельца, лишенного признаков пола. Живущие в этом мире недобрые дети могут с легкостью, просто ради развлечения, отвернуть кукле голову и выбросить эти жалкие остатки на помойку.

Мой кукольный мозг даже не вмещает того, что может сделать со мной Леночка Цепеш, ее муж-фээсбэшник и любой другой урод, которому почему-то кажется, что я живу лучше и счастливее его. Я бегу между двух тоннелей, по которым в разные стороны скользят, словно огромные адские черви, железные поезда. Они везут в своих утробах миллионы жадных и злых существ, питающихся друг другом. За что я попала в этот ад? Ведь я другая…

«Другая… Другая… Другая? Другая?» – стучит в моих висках растерянный вопрос. А другая ли? Чем я лучше Леночки и таких, как она? Тем, что прочитала несколько книг, которых не читали они? Тем, что принимаю душ два раза в день? Тем, что не выпиваю бутылку пива за завтраком? Да, всё это позволяет мне СЧИТАТЬ себя другой. Но я еду с ними в одних поездах, дышу одним воздухом и питаюсь одним дерьмом. Поэтому все, что я думаю по поводу самой себя, – это просто чушь. Кажется, я понимаю, за что Леночка Цепеш так ненавидит и презирает меня, нелепую куколку с задранным вверх носиком.

И я бегу по гранитному подиуму метро, быстрее и быстрее – туда, где меня научат быть действительно другой.