Глава 2. В темнице Файона

Упираясь коленом в щербатый осклизлый камень, сжимая толстые прутья решетки, Конан висел на стене словно ящерица-геккон, пойманная в невидимые путы. Снаружи темнело; Стикс, темно-смоляной, стремительный, мрачный, ревел и клокотал у подножия скалы, увенчанной короной из семи высоких конических башен. Через неширокую щель зарешеченного окошка киммериец не мог разглядеть ни ближайших замковых укреплений, ни узкой каменистой отмели внизу - той самой, где он потерпел крушение пару дней назад. Там его и взяли - пока он валялся без памяти средь обломков своей лодки. Схватили, и без всяких расспросов, даже не накладывая оков и уз, швырнули в этот каменный мешок… Видно кто-то из стигийцев знал, кого вынесли к стенам Файона темные речные воды! Знал и поторопился упрятать обезоруженного пленника понадежней, пока тот не очнулся и не пустил в ход кулаки.

Пленника? О, Кром, Владыка! Не стоило обманываться на этот счет. Он не был пленником, он был осужденным. И приговор уже привели в исполнение… За два дня, что он просидел в проклятом каземате, ему не дали и крошки хлеба! Он вообще никого не видел и не слышал, лишь изредка какая-то тварь ревела и бушевала где-то наверху, над его темницей. Все, что он помнил - быстрое круженье в водовороте у скал, обломок весла в руке, удар, погасивший сознание… Очнуться ему предстояло уже тут, в каменной мышеловке, нагому, безоружному, беспомощному. Он валялся на прелой соломе, а рядом стоял глиняный кувшин с водой - отнюдь не знак милосердия, а лишь способ продлить его муки.

Яростно вскрикнув, Конан попытался тряхнуть решетку, но безуспешно: железные прутья толщиной в три пальца были надежно заделаны в камень. Даже если б он стоял на земле, а не висел под сводчатым потолком камеры, с такой преградой не удалось бы справиться голыми руками. Тут нужен молот, мелькнуло у Конана в голове, большой кузнечный молот и зубило, да еще веревка, чтоб привязаться к решетке во время работы… Кром! О чем это он? Какой молот, какое зубило? У него были лишь тряпка на бедрах, кувшин, опустевший еще вчера, и охапка грязной соломы, провонявшей мочой.

Киммериец снова рванул решетку и взвыл - бешено, по-волчьи, как воют серые хищники голодной зимой на ледяных равнинах Асгарда. Крик его раскатился над темной водой, бушевавшей внизу, и сразу же сверху долетел ответный вопль, басистый и гулкий, полный неимоверной ярости. Несколько мгновений Конан прислушивался, жадно вдыхая свежий воздух, свободный от смрадных испарений темницы. Чей голос он слышал? Какую жуткую тварь держали в этой башне, пленником или стражем? Скорее, пленником - хоть вопль и не походил на человеческий, в нем слышались гнев и страдание. Возможно, союзник, собрат по заключению?.. Это удалось бы выяснить, если б он сумел выбраться наружу… С другой стороны, коли б он выбрался, зачем ему союзники? К Нергалу их!

Он спрыгнул вниз, на пол, покрытый изъеденными временем гранитными плитами, рассадив колено о шероховатый выступ. Бормоча проклятья, Конан вытер кровь, стряхнул багровые капли с ладони и, выбрав на ощупь клок соломы почище, прижал к царапине. Потом он уселся в углу, прислонившись голой спиной к влажноватому камню, опустил веки и задумался; лицо его было мрачным.

В камере размером пять на пять шагов воцарилась тишина. Кроме охапки гнилой соломы да пустого кувшина, тут было еще отверстие в полу - узкая дыра для слива нечистот, в которую не удалось бы просунуть и ступни. Другое отверстие, шириной в пару локтей, находилось посередине сводчатого потолка; будь у Конана копье он мог бы дотянуться до массивной плиты, перекрывавшей этот люк. Вероятно, через него осужденного и сбросили в камеру - к счастью, вниз ногами, иначе он рисковал бы очутиться на полу со сломанной шеей. В наружней стене, на высоте восьми локтей, в темнице имелось окно, забранное толстенной и частой решеткой; к нему Конан подбирался тогда, когда смрадный дух в каменном мешке становился невыносимым.

Странное дело! Он мог поклясться, что в этой камере никто не сидел лет десять, а то и целый век, но вонь от этого не сделалась меньше. Видно запахи мочи и испражнений, пота и крови, смрадный дух гниющей плоти въелись в древние камни навсегда, пропитав их до самой сердцевины ароматами безысходности, ужаса и муки. Конан, однако, не испытывал страха - лишь яростный гнев леопарда, по собственному недомыслию угодившего в капкан.

Он с раздражением откинул пропитанный кровью пук соломы, плюнул в ладонь и растер слюну вдоль царапины. Края ранки разошлись; багряная струйка потянулась к ступне, собираясь лужицей на полу. Помянув Сета и всех его грязных стигийских ублюдков, Конан оторвал клок ткани от набедренной повязки и прижал тряпку к колену.

Да, невесело закончились его приключения в Черных Королевствах! Прежде он тут не бывал; подвизался на севере да в срединных хайборийских землях, истоптав их от Заморы и Бритунии на востоке до Аргоса, Зингары и Пустоши Пиктов, что лежали на берегу Западного океана. Случалось ему попадать и в великие города Турана, к примеру, в Аграпур, где он командовал отрядом наемников; сам светлейший Илдиз, туранский владыка, ему доверял, отсылая с непростыми и опасными поручениями то в Меру, то в далекий Кусан, на границу с Кхитаем. Так что в гирканских степях и пустынях, по обе стороны моря Вилайет, ему тоже довелось постранствовать - пока он не распрощался с Тураном, отправившись к себе в Киммерию. Затем была служба в Боссонских топях, на пиктской границе - места мрачные и невеселые, откуда он вскоре перебрался в Бельверус, немедийскую столицу, а потом - в Офир. Благодатная страна, богатая и щедрая - и на золото, и на вино, и на женскую ласку! Да что толку, коль властитель немощен? Добро бы вокруг трона старого Вальдрика плелись интриги обычными людьми, жадными до власти… Так нет, припутали сюда еще и демона! Да такого, что мог схарчить днем весь Офир, закусив вечером соседними Коринфией и Кофом!

Вспомнив пылающие зрачки Аль-Киира, Конан невольно вздрогнул и крепко стиснул кулаки. С демоном, отрыжкой Нергала, ему удалось совладать, но Ианта, прекраснейший из офирских городов, опостылела в конец; он отправился в прибрежный Аргос, ввязался в драку с королевскими гвардейцами в каком-то кабаке и едва успел унести ноги на купеческой галере, что шла на юг, в Куш. Там, в кушитских водах, он и встретился с Белит…

Белит!

Конан застонал сквозь зубы, словно тигр, потерявший подругу, и раскрыл глаза. В каменном его мешке совсем стемнело, в узкой щели высокого окна мерцали первые звезды. Он скорчился у внутренней стены, от которой тянуло сыростью и холодом, но перебираться к наружней, нагретой за день палящим южным солнцем, не хотел: там сильней ощущалась жажда. Правда, большой потребности в воде, а тем более - в пище, он еще не испытывал; он мог голодать подолгу, не теряя выносливости и силы. Вода - другое дело; воду из кувшина он прикончил еще вчера, когда очнулся в вонючей дыре, в одной из десятков темниц Файонского замка. У него гудела голова, болел затылок, расшибленный о камни на речном берегу, и боль усиливала жажду. Звериным инстинктом варвара он понял, что должен пить, чтобы справиться с болью и окончательно прийти в себя; для этого вполне хватило полного кувшина. Голова уже не раскалывалась напополам, лишь изредка постреливало в затылке; все остальное, ссадины да синяки, включая и кровоточившую ранку на колене, не стоило даже упоминать. Еще ночь и день, другую ночь и другой день он продержится без воды, сохранив трезвый разум и телесную мощь… да, пару дней и ночей он вынесет, и за это время надо убраться из стигийского гадючника! Потом начнут путаться мысли и станет не до побега - будут мерещиться реки да ручьи, водопады да озера… Об этом Конан знал по собственному печальному опыту - в гирканских пустынях и в засушливых степях Замбулы водилось не больше влаги, чем в этой каменной крысоловке. Вдобавок там было куда жарче!

Ему полагалось искать сейчас пути к спасению, но в голове по-прежнему кружили мысли о Белит.

О, Белит, Белит! Королева Черного Берега, владычица быстрой и безжалостной "Тигрицы"! Смуглянка с гибким станом и полными грудями! Он видел ее темные пылающие глаза, черную волну локонов, падавших на обнаженные плечи; сквозь гнусные запахи каменного мешка пробивался аромат ее тела, незабываемый, как свежий и чистый запах снегов на склонах киммерийских гор. О, Белит, прекрасная, желанная, потерянная!

Он не расставался с ней и ее чернокожей командой несколько месяцев, если не считать недолгого путешествия в Тайю, в Заоблачный Турхан… Но и туда он попал ради Белит, пытаясь выручить ее брата… И не его вина, что Джихан предпочел смерть воина жизни калеки! Впрочем, что думать сейчас об ошибках и винах… сейчас, когда Белит мертва!

Погибла она плохой смертью, в развалинах древнего города, полного сокровищ, в руинах на берегу сумрачной Зархебы, медленно струившей свои воды среди непроходимых лесов Черных Королевств. Пока Конан блуждал в джунглях, какая-то тварь напала на корабль, перебила черных воинов и добралась до Белит… Он не сумел спасти ее, защитить - ему достался лишь труп, мертвое тело, подвешенное к рее "Тигрицы" на ожерелье из пурпурных алмазов… На смуглой шее девушки они сверкали точно капли крови…

Потом он очутился в Кешане и Пунте, но дальше на юг не пошел. Неудачи преследовали его; добыча выскальзывала из рук, дела двигались не слишком успешно - то ли потому, что думы о смерти Белит гнетущей тяжестью давили сердце, то ли из-за гнусных обычаев и мерзкого климата Черных Королевств. Тут не слышали светлого имени Митры, Владыки Жизни, не ведали о милостивой Иштар и могучем Аримане; и уж конечно ни один из чернокожих нобилей и их подданных-полурабов знать не знал про киммерийского Крома, Повелителя Могильных Курганов. Не то чтобы Конан нуждался в божественном покровительстве, но он внезапно ощутил тоску по краям, где звучит хайборийская речь и где, опуская клинок на вражескую шею, можно воззвать к грозному Крому - в надежде, что он услышит тебя и оскалит зубы в жестокой усмешке.

Итак, позаимствовав пирогу у каких-то рыбаков, обитавших на границе Зембабве и Пунта, Конан направился вниз по течению. Цель свою он представлял достаточно хорошо: добраться до Сгиба, где Стикс почти под прямым углом поворачивает на запад, к океану, и высадиться там берег. На правый берег, разумеется, туда, где высилась горная цепь, отделявшая восточную Стигию от Шема и Турана. Область эта была сравнительно безлюдной, и Конан надеялся без хлопот миновать сторожевые посты в горных ущельях, не без основания полагая, что стигийские копейщики, в шлемах и броне, с тяжелыми щитами, не угонятся за ним на скалистых склонах, среди коварных осыпей и ненадежных тропинок, ведущих к высоким перевалам. Перейдя горы, он мог направиться либо на восход солнца, к Замбуле и далее, к великим туранским городам, Аграпуру, Шангаре и Хоарезму, либо на закат, в шемитские пределы, к Эруку и Асгалуну. Можно было уйти и на север, в Коф, Офир или в Замору, которую Конан покинул лет семь или восемь назад; он был бы непрочь навестить давних приятелей в Пустыньке, самой разбойной части Шадизара, где прошла его юность. Возможно, опустошив винные запасы в ее кабаках и приголубив дюжину-другую заморанских красоток, он забыл бы и про Черные Королевства, и про Белит, и про корабль ее, быструю "Тигрицу", что гнил сейчас на побережье Куша или Стигии… Возможно, все возможно!

Если возвратиться к путешествию по реке, то особых сложностей тут не ожидалось. Пирога, небольшое суденышко, плетеное из прутьев, обтянутых толстой кожей гиппопотама, была надежной и крепкой; течение - быстрым, солнце - палящим и жарким, а ночи - умеренно прохладными и свежими. Кроме меча, кинжала и метательных ножей, у Конана имелся добрый аргосский самострел, а в дичи на речных берегах недостатка не наблюдалось; подстрелив антилопу, путник мог не заботиться о пище три-четыре дня. Конечно, он помнил о Файоне, стигийской семибашенной крепости, что высилась на скалах у самого Сгиба, но с чего бы беспокоиться на сей счет? Он собирался бросить пирогу в половине дня пути от Файона и сразу же углубиться в предгорья, где целая армия стигийских латников могла безуспешно выслеживать его хоть целый год.

Но видно проклятый Сет решил подшутить над ним! Сету, владыке этой земли, повелителю стигийских пирамид, городов и башен, хозяину мрачного Стикса, чужаки были не по нраву. Особенно киммерийцы! Тем более, один из них, самый дерзкий, чей меч и кинжал положили немало стигийских солдат, жрецов и магов Черного Круга!

Злобный Сет, вонючий червь, безногая ящерица, отвел ему глаза… Или в том виноваты воды Стикса, что внезапно устремились вперед с невиданной резвостью, кипя и бурля, словно похлебка в адском котле? Конан не мог разглядеть еще и кровель файонских башен, когда мощный поток подхватил его суденышко и понес на север, волоча будто на туго натянутом канате. Выгрести к берегу из этой стремнины не удалось бы и на пятидесятивесельной галере; оставалось ждать и надеяться на лучшее.

Надежда, однако, покинула киммерийца, когда взгляду его открылся Файон - семь гигантских каменных зубцов, соединенных стенами в двадцать длин копья вышиной, воздвигнутых из черного стигийского гранита. Древняя цитадель высилась на широкой и плосковатой у вершины скале, отроге тянувшегося к северу горного хребта; с южной стороны утес круто спускался к неширокой отмели, заваленной огромными валунами. Среди них ревела, буйствовала вода - тут набегавший с юга стремительный поток лоб в лоб сталкивался с каменной преградой, метал в нее струи-копья, бил в гранитный щит покрытыми пеной кулаками и, усмиренный, изнемогший, круто сворачивал к западу.

Пирогу Конана закружило в водовороте, затем понесло прямиком на темные валуны. Он еще успел разглядеть фигурки лучников, спускавшихся к отмели по вырубленным в скале ступенькам, успел удивиться, отчего они не стреляют, успел заметить блестящий шлем военачальника и черную хламиду жреца, шагавших во главе отряда… Через мгновение последовал сокрушительный удар, жалобный треск сломанного весла, стон рвущейся кожаной обшивки; затем наступила тьма.

Конан поднял голову, всматриваясь в узкий вытянутый прямоугольник окошка. Взошла луна; бледные холодные лучи ночного светила падали на руки и плечи киммерийца, на стиснутые кулаки, на хмурое лицо с насупленными бровями. Он слушал, смотрел - так, как слушает и смотрит дикий зверь, попавший в охотничий капкан; он походил сейчас на барса, решавшего, то ли отгрызть защемленную злым железом лапу, то ли вцепиться клыками в неподатливый металл ловушки. Где-то над ним, в верхних этажах чудовищной башни, раздавались едва слышные стоны и вздохи - не то ветер посвистывал меж зубцами парапета, не то некое существо, неведомый монстр, жаловалось на судьбу, или проклинало ее, или молилось своим жестокосердым богам. Один миг киммерийцу чудилось, что он различает звон цепей и скрежет железа; потом неясные звуки стихли, и над его камерой воцарилась тишина.

Он потер ссадину под коленом, содрал пропитанную кровью тряпку и бросил ее на пол. Поднялся, погрозив потолочному люку огромным кулаком и бормоча: "Ублюдки Нергала! Выберусь, каждому вырву печень… или вспорю брюхо… Жаль только пачкать клинок в вонючих стигийских кишках… забить бы кол в задницу, и все… " Он понимал, что угрозы эти бессильны, и оттого ярился еще больше; он знал, что не погрузит свой меч в животы стигийцев, ибо клинок его, и кинжал, и арбалет со стрелами покоились скорее всего на речном дне. Вот об этом стоило в самом деле пожалеть: доброе было оружие! Но даже с ним не одолеешь каменные стены и железную решетку…

Может, уцепиться за прут, упереться ступнями в стену и согнуть железный стержень? Вдохновленный этой идеей, он шагнул к окну, коснулся изъеденной временем поверхности камня, затем разочарованно покачал головой. Нет, не выйдет… Узкая бойница была прорезана горизонтально, и каждый из десятка прутов не достигал и локтя в высоту. Такой не согнешь! Тем более, что его могли заделать в камень на пару ладоней и заклясть крепкими чарами… Тут надо рубить! Вот только чем? Осколками глиняного кувшина?

Вдруг Конан резко обернулся, разобрав чуть слышный шорох за спиной. Пол у внутренней стены, где он сидел еще недавно, освещала луна; свет был неярким, но его глаза, острые, как у степного коршуна, различали пучок соломы, который он прижимал к ссадине, и окровавленную скомканную тряпку. Неожиданно ему показалось, что она шевелится, будто под набухшую кровью ткань забрался мышонок. Шевеление сопровождалось странными звуками - так шуршит, шелестит и попискивает ссохшаяся губка, впитывая морскую воду или масло.

Губка? Откуда здесь губка? Конан замер, стиснув челюсти и вперившись взглядом в пол. Что-то там было неправильно, неверно… что-то было не так…

Внезапно он понял, что. Кровавая лужица, темневшая раньше у его ступни, исчезла; клок соломы тоже казался сухим. И тряпка, мокрая от крови! Она высыхала прямо на глазах!

Колдовство?

Киммериец отступил и прижался к стене под самым окном, чувствуя, как холод подбирается к сердцу. Ему немногое было известно о Файонской цитадели, но он помнил, что крепость эта была древней, очень древней, выстроенной в незапамятные времена еще тем народом, что обитал в долине Стикса задолго до стигийцев - возможно, еще до Первого Потопа. А раз так, здесь, в этом мрачном старом замке, могла водиться всякая нечисть - демоны и монстры, порождения минувших веков, призраки, зомби или грешные души, что не могли упокоиться на Серых Равнинах, либо злобные твари, прислужники Сета и Нергала. Что угодно - хотя бы камни, высасывающие кровь из узников! И можно было не сомневаться, что любое из таких жутких чудищ сейчас подвластно магам Черного Круга, ибо они вынюхивали и выискивали в старых руинах, лабиринтах и тайных камерах следы всяческого древнего зла, дабы обратить его к своей пользе.

Конан стиснул кулаки, напряг плечи, словно готовился к смертельному прыжку. В варварской его душе мужество сражалось с отчаянием и страхом; как все киммерийцы, он был суеверен и предпочитал не связываться с чарами, колдовством, злыми магами и существами загробного мира. Но если уж ему приходилось встречаться с подобной нечистью, он не отступал; он бился как разъяренный тигр, полагаясь и на силу свою, и на острый меч, на меткую стрелу, на боевой топор или окованую железом дубину. Однако сейчас он был безоружен. В этих четырех стенах он мог рассчитывать лишь на то, чем обладал с рождения: на крепкие мышцы, хитрость и неистребимую яростную тягу к жизни.

В воздухе, над полом, освещенным луной, наметилось зыбкое призрачное трепетание. Что-то неясное, полупрозрачное возникало там, медленно поднимаясь над истертыми гранитными плитами, проскальзывая в щели меж камней, выползая из крохотных трещин подобно болотному туману, встающему над темными и мрачными водами. Казалось, древние камни Файона исходят паром, красноватой вихрящейся дымкой, словно некое существо, заключенное от века в тесный плен гранитной тверди, стремилось вырваться из оков, освободиться, стряхнуть мучительные узы, обрести свободу. Конану, застывшему под окном, еще не удавалось разглядеть, на что похожа эта туманная тварь; розовое облачко кружилось перед ним, вытягивалось кверху, бесформенное и бестелесное, лишенное конечностей и головы, смутное, как фантом, обитающий в ночных кошмарах.

Но оно, это создание, не было фантомом! Полупрозрачный туман внезапно уплотнился, обрел устойчивые очертания, и киммериец с облегчением перевел дух. Человек! Несомненно, перед ним был человек или нечто человекообразное - призрак человека либо демон, воплотившийся в привычные глазу формы. Во всяком случае, Конан не видел ни рогов, ни клыков, ни когтей, ни перепончатых крыльев или хвоста, ни разверстой зубастой пасти - ничего, что можно было бы счесть явным знаком Нергала или другого темного божества. Впрочем, не стоило торопиться с выводами; этот призрачный пришелец, восставший из файонских камней, вполне мог служить Нергалу, Сету, Шешуму, кровожадному идолу чернокожих, или всем им вместе взятым.

Подрагивая, словно клок тумана на ветру, призрак скорчился в трех шагах от киммерийца. Облачная плоть его отчасти сохранила прозрачность, но казалась теперь не красноватой, а скорее серебристой, отливая холодным отблеском полированной стали. Конану никак не удавалось определить, наг ли пришелец или облачен в некое подобие одежды: тело его словно бы окутывал широкий и просторный плащ, из-под которого вдруг выступали то угловатое плечо, то рука, ступня или колено. Лицо, занавешенное капюшоном, маячило смутной тенью; черты его плыли, менялись в зыбкой неопределенности между мужским и женским обличьем, и только глаза, огромные, горящие ледяным огнем, были неподвижны: два пронзительно-синих сапфира в оправе густых черных ресниц.

Чем дольше Конан приглядывался к этому странному существу, тем спокойней становилось у него на сердце. Чем или кем не оказалось бы это туманное бесполое Оно, вид его был не слишком устрашающим. И не потому лишь, что пришелец не имел когтей, клыков либо иного демонического оружия - ведь человек, призрачный или реальный, на самом деле мог представлять не менее страшную угрозу, чем целый сонм демонов. Возможно, сей призрачный монстр тоже являлся когда-то опасной и хищной тварью, но сейчас он выглядел так, словно его не кормили столетиями. Члены его, приоткрытые плащом, были костлявыми, тонкими, жилистыми и сухими; лицо поражало неестественной худобой; сгорбленные же плечи и тощая фигура могли принадлежать лишь немощному старику. Или старухе - Конан все еще пребывал в сомнении насчет пола этого существа.

Но он его не боялся. Стоило ли тревожиться из-за клочьев зыбкого тумана? А если Оно обретет вещественность и телесность, то покончить с таким жалким созданием можно одним ударом кулака… Разумеется, если призрачный гость, порождение файонских камней, не обладал некой могущественной магией, в чем Конан сильно сомневался. Какие уж тут чары! Одна кожа да кости, и к тому же сотканные из полупрозрачной серебристой дымки… Правда, были еще и глаза, горевшие неукротимым сапфировым огнем.

Бесцветные губы призрака зашевелились. Он что-то хотел сказать, но похоже, язык не повиновался ему; до Конана долетели лишь хриплые звуки, напоминавшие лай издыхающего шакала. Однако странная тварь не оставляла своих попыток, и вскоре киммериец разобрал:

– Крр-роовь… крр-роовь… крр-роовь…

Теперь это походило на скрип немазанного тележного колеса. Конечно, призрак хотел крови - чего ж еще жаждать подобному существу? Но хотеть и взять - разные вещи; Конан не собирался по доброй воле делиться с туманным монстром кровью, а получить ее силой тот явно не мог.

– Крр-роовь… - хрипела призрачная тварь, - крр-роовь… Отсслужууу…

Отслужу! Это было уже нечто новое. Нечто интересное! Конан бросил быстрые взгляды на решетку в окне, на каменную плиту, что перегораживала потолочный люк, и вновь уставился на скорченную серебристую фигуру.

– Хочешь крови, ублюдок? Ты что, вампир?

– Нне… нне-ет… Крр-роовь… ссила… ссила по-однять… по-однять… отсслужууу…

Оно - он или она? - с трудом ворочало языком, но обещание отслужить Конан разобрал совершенно ясно. Поделиться с пришельцем кровью? Заключить сделку? - мелькнуло у него в голове. Почему бы и нет? В конце концов, что он терял? В невнятных словах призрака таилась хоть какая-то надежда, в ином же случае, как полагал Конан, и кровь его, и плоть, и кости поглотит эта смрадная дыра, стигийская крысоловка, в которую он угодил по собственной неосторожности.

Он решил рискнуть и буркнул:

– Если отслужишь, дам крови, - и тут же поинтересовался: - Сам будешь пить, гнилая плесень, или мне подойти поближе?

– С-сюда… с-сюда… - Призрак простирал руки вниз, и Конан догадался, что должен пролить кровь на гранитные плиты пола. Видно, влага жизни требовалась не самой твари, а чему-то иному, скрывавшемуся - или захороненному? - в основании файонской башни. Быть может, там лежала тварь куда опасней, чем этот туманный посланец… Но киммерийца это уже не останавливало.

Он сделал три шага вперед, очутившись лицом к лицу с призрачным своим гостем, наклонился и сильно ударил кулаком по раненому колену. Темная струйка скользнула по ноге, захолодила кожу, обернулась у щиколотки, лизнула щербатую плиту… Конан ударил еще раз. Он был щедр - теперь кровь потекла ручейком, просачиваясь в щели между камнями, пробираясь в трещинах среди засохшей известки и щебня; казалось, она прокладывает путь в самое чрево земли.

– Хрр… хрр… хва-тиит… - сорвалось с бледных губ туманной твари. - Крр-роовь гхх… гхх… Гхх-идаллы… одна кхх-апля… дойдет… хва-тиит…

Руки призрака дернулись, вынырнув на миг из-под плаща, ладони с костлявыми растопыренными пальцами коснулись груди киммерийца, словно отталкивая его. Конан не ощутил ничего - ни холода, ни жара, ни теплоты живой плоти - но повиновался, на всякий случай отступив к стене.

И вовремя!

Гранитные плиты пола вдруг вспучились и треснули, словно некое могущественное существо, обладавшее силой великана, демона или дракона, пробивало себе дорогу наверх, расталкивая и дробя древние камни. Рваная щель в два локтя шириной рассекла пол; осколки черного гранита бугрились с обеих ее сторон невысоким валом, а меж ними подрагивало, наливалось светом серебристое сияние, подобное отблеску лунных лучей, процеженных сквозь облачную пелену. Но луна тут была не при чем: обернувшись, Конан не увидел в окне ее блестящего глаза. Ночное светило поднималось к зениту, и лучи его уже не попадали в камеру.

Зато из-под земли восходила новая луна - вернее, ее половинка. Холодно блистающий полумесяц выплывал на поверхность неторопливо и торжественно; рога его были остроконечными и чуть загибались наружу, меж ними круглилась ровная отточенная кромка, само же лезвие, плавно сужаясь, будто бы перетекало в массивный раздвоенный обух и торчащий над ним граненый штырь. Даже на первый взгляд это оружие казалось тяжелым, основательным, надежным; и ковали его из невиданного серебристо-синеватого металла, ясного, как лучшие офирские зеркала. Но разве могло зеркало сиять таким пронзительным леденящим светом? Разве могло оно переливаться такими алыми отблесками, грозить глядевшему в него холодной пустотой Серых Равнин? Да и что проку в зеркале? Так, забава, девичья игрушка… Перед Конаном же, чуть покачиваясь в воздухе, висела огромная секира, стальной топор на длинной рукояти, орудие убийства, грозное, как сама смерть. Тоже игрушка, но для мужчин! Для тех, кому под силу ее поднять, кто может размахнуться и обрушить на шлем врага губительный блестящий полукруг!

Руки Конана жадно потянулись к ней, пальцы словно клещами обхватили топорище; секира дрогнула, и он ощутил ее восхитительную тяжесть. Очарованный, он прижал ее к груди - так, как еще недавно прижимал Белит. Он глядел на нее - на лезвие, искрящееся и блестящее, похожее на половинку серебряной луны, на грозный четырехгранный наконечник, на два кольца шириной в ладонь, что туго обнимали черненую рукоять. На верхнем был выбит знак креста, на нижнем - семь звезд, называемых в Киммерии и Асгарде Небесным Топором; последняя из них всегда указывала север. На самом же лезвии секиры не было ни тайных знаков, ни священных символов, ни украшений, ни рисунков, ни иероглифов - даже своего отражения Конан не смог разглядеть в сияющей голубизне стали.

Резкий хриплый голос, подобный орлиному клекоту, вывел киммерийца из забытья.

– Я вижу, Рана Риорда пленила тебя. Это хорошо! Очень хорошо, потомок Гидаллы!

О кровопролитных войнах между Валузией и

Комморией, и о том, как пришельцы из Атлантиды покорили часть Туранского материка, основав могучую державу, не сохранилось достоверных свидетельств. Однако события эти послужили источником для множества преданий и легенд, передававшихся из уст в уста на протяжении тысячелетий. Так, рассказывают, что атланты выиграли многие крупные сражение, и в сражениях оных несли перед их шеренгами огромную стальную секиру, что являлась символом их воинской доблести и могущества.

Альмаденские Скрижали, Плита III, строки 142-157