"Феликс Разумовский. Время Смилодона ("Смилодон" #3) " - читать интересную книгу автора

тренинг для мускулов и психики. Буров в свою бытность зеком видывал людей,
которые прошли километры в жуткой мышеловке труб и остались живы, содрав,
правда, все ткани на конечностях и заполучив набор фобий - боязнь металла,
темноты, ржавчины, закрытых помещений*. А здесь всего-то сто метров - хотя в
нечистотах, зато в теплых. Так что вперед, вперед, еще немного, еще
чуть-чуть. И не стоит верить пессимисту Гашеку, что все в мире дерьмо, а
остальное моча...
______________
* Суровая правда жизни. Во время воровских разборок в районах тюменского
Севера человека загоняют в манессмановские нефтегазовые трубы. Известны
случаи, когда, проползая десятки километров по трубам, лежащим в вечной
мерзлоте, зек выживал, оставаясь физически и морально неполноценным.

Наконец впереди забрезжил свет, зловоние сгустилось и сделалось ощутимо
плотным: ура, дошли - до бетонного объемистого колодца-коллектора,
наполненного по щиколотку омерзительнейшей слизью. Впрочем, кому как -
жизнерадостным опарышам она была очень по душе. Вернее, по нутру. В целом же
местечко было так себе, из разнокалиберных стоков на стенах колодца
интенсивно капало, сочилось, изливалось ручьями, даже не верилось, что
где-то есть цветы, небо, звезды, пряное благоухание трав. Может, прав
все-таки чернушник Гашек в плане своей доктрины? Очень может быть. Только
ведь Буров был не теоретик, а практик, а потому раздумывать особо не стал -
принялся выбираться из дерьма. По скользким, из ребристой арматуры,
ступенькам, вмурованным в бетонную стену. Нет уж, на хрен это диггерство.
Наверх, наверх, на свет божий, в объятия дня. Скоро путь ему преградила
крышка люка, массивная, донельзя ржавая, решетчато фильтрующая солнечные
лучи.
- Ах ты, железяка хуева.
Буров, примерившись, уперся в нее черепом, с усилием стронул с места и
осторожно, по чуть-чуть, помогая рукой, принялся отодвигать в сторону. Так,
чтобы можно было высунуть голову, вдохнуть полной грудью свежего воздуха и
кинуть взгляд по сторонам. Вокруг все было тихо, спокойно: выцветший
асфальт, какие-то мешки, приземистая, на колесах-дутиках, тележка. Хоздвор
как хоздвор, ничего примечательного. А вот чуть поодаль, справа, из-за
верхушек елок выглядывала желтая, с трубой, крыша кормобазы. Ага... Недаром,
значит, шлепали по локти в дерьме - отсюда до навеса с подвяливающимися
шкурами было рукой подать. Залечь там в теньке, почиститься, дождаться
темноты... И плывет, качаясь, лодочка. Всеобщий физкульт-привет...
- Так. - Буров ловко, как танкист, убрался в люк, с ухмылочкой
обрадовал злющую, как сто чертей, Лауру. - Выходим, моя радость, все чисто.
И снова, напрягая голову и руки, принялся ворочать крышку. Скоро она
уже вернулась на свое место, а вот Буров с Лаурой сменили диспозицию -
укрылись на задах щелястого сарайчика в ликующем великолепии чертополоха.
Нужно было отдышаться и осмотреться - с толком, с расстановкой, через
цейсовскую оптику трофейных биноклей. Спешка, как известно, до добра не
доводит. И хорошо смеется тот, кто смеется последним...
На ферме при ближайшем рассмотрении было как-то нерадостно. Впрочем,
какое может быть веселье на зоне - норки сидели в своих шедах снулые,
мелкие, с изгрызенными хвостами и лапами*, кое-где в клетках лежали мертвые,
недавно родившиеся щенки. Их почему-то не съели**. А сквозь распахнутые